нравишься так, как я никогда у него не видел. Но у него для женщин высокие требования.
— Это как?
— Это так, что когда он тебя видел почти два года назад, ты не спала с кем попало. Теперь спишь. Я несколько тревожусь, что это может изменить его мнение о тебе.
— Он убивает потаскух, — сказала я бесцветным голосом.
— Я не назвал тебя потаскухой.
— Ты сказал, что я сплю с кем попало.
— У тебя с полдюжины постоянных любовников, и только что у тебя был секс с новым. Предложи мне другую формулировку.
Я задумалась над этим, потом покачала головой и чуть не улыбнулась.
— Забитая под завязку бальная карточка. Эдуард, черт с ним: да, я сплю с целой кучей мужиков… — Это меня навело на новую мысль: — Черт, ведь Питер был в холле, пока мы тут с Донованом…
Сама почувствовала, как краснею, но ничего не могла сделать.
— Я так понимаю, что ты сильно вопишь?
Я глянула на него очень недружелюбно.
— Извини, но Питер смутился. Что еще ты хочешь от меня услышать?
— Зачем ты его привез? Скажи, какого черта ты его в эту опасную кашу втянул?
— Если коротко: потому, что у нас всего несколько часов на поиск этих гадов.
— Согласна, что у нас время поджимает, но ты должен объяснить, почему Питер здесь. Я не могу просто так взять его с нами на вампиров, Эдуард. Господи, ему же всего шестнадцать.
— Телефонный разговор, твой с ним. Он знал, что ты в беде. Сухой остаток: хочет вернуть долг. Ты спасла его — он хочет принять участие в твоем спасении.
— Меня не надо спасать. Мне нужно помочь кое-кого убить. Я не хочу, чтобы Питер учился убивать. Я видела, как он убил женщину, которая его изнасиловала. Превратил ее лицо в красную подливу. — Я мотнула головой и снова стала ходить из угла в угол. — Как ты мог его привезти, Эдуард?
— Если бы я оставил его дома, он бы поехал за мной. Он знал, куда я еду, и это был единственный способ за ним присмотреть.
— Это не способ. Мы не можем делать работу и нянчить младенца одновременно. Они чуть не убили нас троих: Ричарда, Жан-Клода и меня. А нас убить очень непросто, Эдуард. Эти ребята отлично знают дело, до жути хорошо знают. И ты хочешь, чтобы у Питера первая работа была против таких страшных противников?
— Не хочу, — ответил Эдуард. — Но у меня был выбор: брать его с собой или дать ему добираться самому.
— Ему шестнадцать, Эдуард. Ты — его отец. Ты сказал бы «нет» и заставил бы его послушаться.
— Я еще не женат на его матери, Анита. Я ему не официальный отчим.
— Он в тебе видит отца.
— Не тогда, когда не хочет.
— Что это значит?
— Это значит, что у меня иногда нет той власти, которую имел бы над ним его настоящий отец. Значит, что я всегда думаю: будь он мой с самого начала, был бы он такой же, как сейчас, или все же другой.
— Он сидит сейчас в холле, вооруженный. У него больше одного ствола и не меньше одного ножа. И носит он их так, что виден опыт. Чему ты его учишь, Эдуард?
— Тому, чему учит своего сына каждый отец.
— Чему же?
— Тому, что знает сам.
Я уставилась на него, понимая, какой тихий и растущий ужас написан у меня на лице.
— Эдуард, нельзя же делать из него твою копию в миниатюре!
— Анита, после того нападения он все время был напуган. Психотерапевт говорил, что обучение боевым искусствам, умению за себя постоять ему поможет. И помогло. Через какое-то время у него прекратились кошмары.
— Учиться умению постоять за себя — это совсем не то, что стоять сейчас там в холле и слушать. В его глазах уже нет прежней невинности. Нет… да хрен его знает, как назвать чего там нет или чего там не должно быть, но мне эта перемена знакома.
— Именно так смотрят глаза у тебя, Анита. И у меня.
— Он не такой, как мы, — возразила я.
— Он два раза убивал.
— Убил оборотня, который растерзал его отца и разорвал бы их всех. Убил женщину, которая его изнасиловала.
— Приятно думать, будто важна причина, по которой ты отнимаешь жизнь. Для чего-то, конечно, важна, но той перемене, которая при этом происходит в тебе, абсолютно на это плевать, Анита. Ты либо убиваешь и спишь спокойно, либо нет. Питера не мучает убийство, его мучает, что та гадина с ним сделала. Мучает факт, что он не смог защитить сестру.
— Бекки никто не насиловал.
— Слава богу, нет, но рука иногда ее подводит, ей все время надо упражнения делать. Пальцы работают не на сто процентов.
— Человек, который ее пытал, мертв, — сказала я.
Эдуард глянул на меня холодной синевой глаз:
— Ты его убила вместо меня.
— Ты как-то занят был.
— Да, я умирал.
— Но не умер.
— Был так к тому близко, как никогда раньше. Но я знал, что ты спасешь детей. И сделаешь все как надо.
— Эдуард, вот этого не надо.
— Чего именно?
— Не надо на меня переваливать часть ответственности за прерванное детство Питера.
— Анита, он не ребенок.
— Но он и не взрослый.
— Как ему вырасти, если никто ему не покажет, как?
— Эдуард, мы выступаем против таких опасных вампиров, с какими нам еще не приходилось воевать. У Питера просто не может быть еще такой квалификации. Не может быть того уровня, сколько бы ты его ни учил. Если ты хочешь, чтобы его убили — ладно, он твой ребенок, но я в этом не участвую. Не буду помогать тебе устраивать его гибель в дурацком мачистском обряде инициации. Не буду, ты понял? И тебе не позволю. Если ты не можешь его отослать домой, могу я.
— Как? — спросил он.
— Что значит как? Скажу ему, чтобы уматывал домой к этакой матери, пока его не ухлопали.
— Он не поедет.
— Я ему смогу показать, что его крутизны тут не хватает.
— Анита, не унижай его. Пожалуйста.
Вот это «пожалуйста» меня добило.
— Ты предпочтешь, чтобы его убили, чем чтобы унизили?
Эдуард проглотил слюну так шумно, что я услышала. И отвернулся, скрывая лицо — не слишком хороший признак.
— В шестнадцать лет я бы предпочел смерть унижению от любимой женщины. Ему шестнадцать, и он мужчина — не делай этого, Анита.
— Чего? Повтори-ка…
— Ему шестнадцать, и он мужчина. Не унижай его.
Я подошла к нему, зашла с другой стороны, чтобы он посмотрел мне в глаза:
