— Миз Блейк, сейчас вы заснете. Поверьте мне, так вам легче будет пройти осмотр.
— Но…
— Не спорьте, миз Блейк. Вы ранены, дайте уж другим сегодня поохотиться на вампиров.
Я попыталась что-то сказать, но не додумала мысль до конца. Вот только что я смотрела на доктора Криса, и вдруг — ничего. Мир погас.
34
Я проснулась, и это было хорошо. Заморгала в потолок, который раньше видела, но не могла понять где. Не в той комнате, которую последнюю запомнила. Белые стены, трубы в потолке. Трубы… что-то это должно значить, но у меня еще мысли расплывались на краях.
— «Она проснулась. Я ее молил уйти со мной и покориться небу».
Я уже знала, кто он, еще до того, как он оказался возле моей кровати.
— Реквием!
Я улыбнулась ему, протянула ему правую руку — другая была полна иголок. От этого движения слегка заболел живот, но терпимо. Это навело на мысль, сколько же я пролежала без памяти и какие лекарства зарядили в капельницу. Реквием взял протянутую руку и наклонился ее поцеловать. Я была рада его видеть… да черт побери, я кого угодно рада была бы видеть.
— Не знаю цитаты, — сказала я.
— Речи недостойного монаха, — подсказал он.
— Все равно еще торможу.
Он прижал мою руку к груди, себе под плащ, и синие-синие глаза блеснули в свете флуоресцентных ламп.
— Может быть, вот это поможет: «Нам грустный мир приносит дня светило — Лик прячет с горя в облаках густых. Идем, рассудим обо всем, что было. Одних — прощенье, кара ждет других. Но нет печальней повести на свете…»
Я закончила вместе с ним:
— «…чем повесть о Ромео и Джульетте».
Он засмеялся, и его лицо из маски холодной красоты стало живым, любимым, реальным.
— Чаще смейся, тебе идет, — сказала я.
Смех тихо погас, будто с двумя красноватыми слезинками, скатившимися по идеальной гладкости щек, исчезла вся радость. Когда эти слезинки исчезли в темноте бороды, лицо стало тем же красивым и мрачным.
Я была рада держать его за руку, рада тронуть кого-то, мною любимого, но что-то было в тяжести этого зелено-синего, как море, взгляда, отчего я руку забрала. У меня были другие любовники, которые могли бы на меня так смотреть. Но взгляда этих глаз Реквием не заслужил — или наши отношения стоили большего. Он был Реквием — не веселый и юморной, а любовник из трагедий.
— Где Жан-Клод?
— Ты ожидала его увидеть возле своей постели?
— Может быть.
— Они с Ашером заняты где-то в другом месте. Меня оставили быть при тебе, пока они займутся более важными делами.
Я уставилась на него. Это было нарочно? Он пытается вызвать у меня сомнения в них? Я чуть не сдохла, еще на шлангах, блин, нет, я спрошу.
— Ты хочешь сказать, что они где-то вдвоем занимаются сексом, и это для них важнее меня?
Он опустил глаза — попытался изобразить застенчивость:
— Они ушли вдвоем. Меня оставили о тебе заботиться. Мне кажется, ситуация сама за себя говорит.
— Перестань жеманиться, Реквием, у тебя не получается.
Он посмотрел на меня прямым взглядом этих синих-синих глаз, где чуть-чуть зеленого угадывалось вокруг радужек. Глаза, в которые можно уйти и уплыть — или утонуть. Я опустила глаза — не стала смотреть в них. Обычно мне это просто, но я ранена, ослабела, и мне его настроение не нравилось.
— Вечерняя звезда моя, ты слишком сильно задумалась. Будем радоваться, что ты жива, что живы мы все.
Это навело меня на мысль о другом вопросе. Поскольку он не про Жан-Клода, может быть, Реквием ответит.
— Значит, Питер в порядке?
Лицо его стало пустым, и даже напор желания ушел из его взгляда.
— Он в соседней палате.
— Он в порядке?
— Он выздоровеет.
Позади меня распахнулась дверь, послышался мужской голос:
— Господи, какой же ты мрачный тип!
И вошел Грэхем.
Я всмотрелась в него, ища признаки вмешательства Арлекина, этого ложного панического привыкания. Но нет, та же улыбка, тот же Грэхем. Грэхем, когда он не мрачнеет оттого, что я ему не даю.
— На тебе крест? — спросила я.
Он вытащил из-под рубашки цепочку, а на конце ее был миниатюрный Будда. Я уставилась недоверчиво:
— Ты буддист?
— Ага.
— Не можешь ты быть буддистом, ты же силовик!
— Значит, я плохой буддист, но так меня воспитали, и я в этого пухлого малыша верю.
— А помогает оно тебе, раз ты не следуешь заповедям этой религии?
— Я то же самое мог бы спросить у тебя, Анита.
Прав он или нет?
— Ладно, просто неожиданно для меня, что ты буддист.
— Для моих родителей тоже. Но когда Клодия нам велела надеть освященные предметы, я сообразил, что не верю в еврейского плотника, и не был в этой вере воспитан. — Он встряхнул цепочку с Буддой. — А вот в этого верю.
Я слегка пожала плечами:
— Действует — и ладно.
Он усмехнулся мне:
— Во-первых: Питер выздоровеет, но он поправляется по-человечески медленно.
— Сильно он ранен?
— Примерно как ты, но не так быстро заживает.
Грэхем подошел к Реквиему. Он был в тех же темных штанах и красной рубашке, но почему-то сейчас меня не раздражал. Отвечал на вопросы лучше, чем Реквием, и вообще был сам собой. А вампир был какой-то странный, даже для него.
Мне интересно было, насколько быстро я выздоравливаю, но сперва я хотела узнать про Питера. А чувствовала я себя на удивление хорошо.
— Так вот, я сейчас задам тот же вопрос, и хочу получить прямой ответ. Насколько серьезно ранен Питер?
Грэхем вздохнул:
— Кучу швов наложили — доктор счет потерял. Он поправится, это честно, но останутся мужественные шрамы.
