чем я. Под руками нет никакого оружия, что могло бы мне помочь – разве что помочь себя убить. Но я не в состоянии была стоять и смотреть. Гнев перерос в силу, и кожа у меня засветилась против моей воли. Ага, сила. Для Андаис моя сила – ничто.
Гален с Адайром уставились на меня. Гален покачал головой:
– Ты ничем не поможешь, Мерри. – Он сжал мне руку почти до боли. – Они не погибнут.
– Нет, – с горечью сказал Адайр. – На нас все заживет, как заживало раньше.
– Так скверно еще не было, – сказал новый голос. Мистраль говорил тихо, но в голосе рокотал отдаленный гром, и у меня кожа покрылась мурашками и еще отчего-то засветилась ярче. Странные, затягивающе глубокие глаза встретились с моими, и он повторил: – Она никогда так на нас не набрасывалась. Что-то не так.
Я посмотрела на своих стражников:
– Это правда?
– Они выживут, – сказал Гален, но без всякой уверенности.
– Мистраль прав. – Адайр не в силах был смотреть на эту бойню. На повернутом ко мне лице отражались страдание и стыд. Воронов воспитывали в уверенности, что не подставить грудь под удар за своего вождя – худшее из преступлений. Но за верность надо платить – тем, чтобы быть достойным верности. У нас монархия не всегда была наследственной, на самом деле мы эту идею позаимствовали у людей, а когда-то нами правили лучшие из нас, и на их происхождение не смотрели – лишь бы они были сидхе.
Мистраль отвернулся от меня, словно прочитав по лицу все мои колебания, и прошептал:
– Помоги нам Мать, потому что больше помочь некому.
Кровь сверху донизу покрыла голые руки Андаис, при каждом взмахе с них сыпались кровавые капли. Не кровь жертв – ее собственная кровь. У нее кровь текла из множества мелких порезов на руках, на груди, на шее. Королева Воздуха и Тьмы в боевом исступлении ранила собственную плоть. Она сделала ложный выпад Рису в грудь – почти тем же движением, что и с Дойлом. Рука ее взметнулась дугой, и я уже знала, что будет дальше, – но никак не могла предотвратить. Словно видишь последний роковой удар и не в силах ему помешать.
Я закричала: 'Рис!', и лезвие вошло ему в глаз, в единственный его глаз. Она всадила нож ему в лицо, явно желая вырезать последний голубой глаз из этой плоти. Аматеон пытался ее отвлечь, но она его будто не видела. Ничего она не видела, только кровавый ужас, в который превращала лицо Риса, ничего не слышала – только вопль, который ей удалось все же вырвать из его горла.
Моя сила сошла ко мне, словно невидимый кинжал лег в левую ладонь. Рука крови, вторая моя рука власти. Раньше мне всякий раз было больно ее применять – так больно, что в глазах мутилось, а сейчас – нет. Она пришла сейчас тихо, неожиданно и с большей силой, чем когда-либо. До этой минуты я своими руками власти пользовалась, но отвергала их душой. Я была слишком человеком, мне хотелось обладать какой-нибудь симпатичненькой магией, а не одними из самых жутких наших способностей. Но желание это было глупым и детским, и теперь оно ушло. Для меня наступил сейчас миг полной ясности – как будто проникаешь в самое сердце вещей.
Мне не надо было вспоминать вкус и запах крови – вся комната была ею пропитана. Словно кто-то уронил на пол поднос с рубленым мясом, и все по нему прошлись. Вкус сырого мяса, а не одной только крови, я чувствовала корнем языка.
Баринтус бросился к Рису, прикрыл его широкой спиной, а королева вопила и кромсала спину Баринтуса ножом. Рис запрокинул голову – на месте здорового глаза осталось кровавое месиво. И он кричал – бессловесный, безнадежный вопль.
Я перевела взгляд на ранки на плечах Андаис и, не пытаясь высвободиться из рук Адайра и Галена, подумала: 'Теки, кровь'.
Кровь закапала, струйками потекла у нее по рукам, но, кажется, никто еще не заметил, что у королевы идет кровь, она сама точно не заметила. Ее слишком захватила горячка боя. Убить ее я не надеялась, она была воистину бессмертна. Надеялась я только отвлечь ее, ослабить. У меня не было сил и дальше смотреть на все это сложа руки. Я заставила ее терять кровь, а она даже не заметила. Она била ножом в Баринтуса, словно хотела пробить дыру насквозь. Словно надеялась пролезть в дыру и вытащить оттуда Риса.
Глупо было надеяться ее отвлечь. Мелкая потеря крови не остановит ее, богиню битвы. Слова отца всплыли в памяти: 'Если когда-нибудь ты решишь выступить против моей сестры, убей ее, Мередит. Убей или забудь даже думать о том, чтобы поднять на нее руку'.
Я вытянула левую руку ладонью вперед и выпустила магию на свободу, словно птицу в небеса. Это было так здорово – выпустить ее, дать ей свободу, бросить попытки казаться не тем, что я есть. Вот эта кровь – это тоже я. Кровь хлынула у Андаис по плечам, и хоть сама она по-прежнему оставалась бесчувственной, кое-кто из мужчин это заметил.
Адайр уже отпустил меня, шагнул назад. Наверное, не хотел оказаться поблизости, когда Андаис очнется от горячки боя. Не хотел, чтобы его сочли как-то к этому причастным.
– Нет, нет, Мерри! – Гален тянул меня за правую руку, хотел захватить и левую. 'Теки, кровь', – подумала я. Он отскочил прочь – на ладони у него появился тонкий порез, словно я его бритвой ударила. Глаза у него распахнулись от страха. Меня он боялся или за меня – не знаю.
Кровь алыми струями лилась по рукам королевы, а она все резала и резала спину Баринтуса. Я направила на нее мысль, как на Галена: 'Теки, кровь', и царапина у нее на груди разошлась, словно по ней полоснули невидимым ножом. Андаис не закончила очередной удар, остановилась, не понимая.
Я смотрела на ее изящную белую шею: там была крошечная капелька крови, едва заметная точка, но я почему-то видела ее через всю комнату, как под лупой. Я ее видела невероятно ясно, чувствовала запах крови под тонкой этой кожей. Я сложила руку в кулак и представила, что должно сделаться с этой крошечной ранкой. На белом горле вдруг прорезался еще один рот – красная огромная рана. Я думала, Андаис закричит, но она просто не смогла. Кровь хлынула фонтаном, и она забыла про Баринтуса, про Риса, про все на свете – она уставилась на меня своими трехцветными глазами, и в них мелькнула мысль. Воздух вокруг меня сгустился, как в грозу.
– Истекай кровью! – заорала я.
