напугана. Но чего я боюсь?
Я почувствовала движение кровати и только потом сообразила, что у меня за спиной Никка. Он уже не казался обжигающе-горячим, зато будто хранил тепло самой земли. Тепло, которое остается в жирной коричневой почве и хранит семена и защищает от долгой зимы маленьких зверушек. Когда руки молодого стража легли мне на плечи, мне показалось, что меня завернули в самое теплое и мягкое одеяло в мире. Так тепло, так уютно и спокойно, что кажется – можно свернуться калачиком и заснуть на полгода, а потом встать свежим и новым, и земля тоже словно родится заново. Магия самой весны была в этих ладонях.
Что-то, наверное, отразилось у меня на лице, хотя был ли это страх, желание или еще что-то – одна Богиня знает, потому что я точно не знала. Рис опять спросил:
– Что с тобой, Мерри?
– Позови Дойла, – прошептала я. Только это мне и удалось сказать, прежде чем Никка развернул меня к себе и поцеловал в сгиб шеи. И я утонула в благоухании свежевспаханной земли и густом аромате весенней зелени. Его губы пахли весенним дождем. Мои руки скользнули на его плечи и наткнулись на крылья – от чего я открыла глаза и прервала поцелуй, чтобы взглянуть за плечи Никки на их новый облик.
Когда крылья были лишь рисунком на спине Никки, детали различались с трудом. Сейчас же их ширь и яркие краски двумя куполами возвышались над плечами стража. Основной тон был бледно-бежевый, как светлая львиная шкура, а кончики верхних крыльев будто окунули в темно-розовую и красновато-лиловую краску. По краю крыльев шли фестоны из темных лиловых линий, перемежающихся с белыми и фиолетовыми, отороченные сбоку красновато-коричневым, словно на загар легла прядь темно-рыжих волос. Эта волнистая радужная полоса – лиловый, белый, фиолетовый и красно-коричневый – на нижних крыльях дублировалась, и бежевый фон по бокам от нее был золотистого оттенка. На верхних крыльях красовался 'глазок' крупнее моей ладони, зеленовато-синий в центре, окаймленный черным, желтым (почти совпадавшим по тону с общим светлым фоном) и ярко-голубым кругами, и над этим ярким 'глазом' лежал красно-фиолетовый штрих, словно задранная в удивлении бровь. Второй 'глазок' – на нижних крыльях – был больше моей головы, походил на сияющее голубовато-зеленое озерко, и каждое кольцо красок в нем было обведено черной линией, словно нарочно подчеркивавшей цвета. Светло-желтое кольцо вокруг искрящегося голубовато-зеленого центра, потом мерцающая синяя линия и надо всем – изогнутая полоса красновато- лилового. Внешнее черное кольцо у больших 'глазков' было крупнее, и этот густой черный бархат, окружавший великолепие красок, омывался розово-оранжевым морем. Зубчатая цветная полоса обтекала край нижних крыльев, как и на верхних: лиловый, белый, фиолетовый и красно-коричневый цвета соседствовали с ярко-розовым и оранжевым и уходили вместе в длинные изогнутые 'хвосты', так что эти дополнительные украшения крыльев казались темными из-за густоты цветных линий.
Нижняя поверхность крыльев была словно приглушенная копия верхней, и только 'глазки' сияли насквозь с той же ослепительной яркостью. Густые каштановые волоски словно шелковистым мехом прикрывали основания крыльев, так что не разглядеть было, где они отходят от спины Никки.
Никка целовал меня в щеку, но я не могла оторвать глаз от его крыльев. Когда он добрался до подбородка, а я так и не взглянула на него, он слегка куснул меня в шею. Я ахнула, но в лицо ему так и не посмотрела. Он выбрал местечко ниже на шее и укусил посильнее. Достаточно сильно, чтобы я зажмурилась, а когда я открыла глаза, передо мной было его лицо.
Лицо было то же, что и прежде, это был Никка, но все же совсем другой. В нем появилась какая-то одержимость, в глазах, на лице, на губах я читала вопрос. Я видела жажду в карих глазах. Пульс бешено забился. Меня напугало желание на лице стража. Не желание даже, потребность.
Он низко рыкнул.
– Я хочу впиться в тебя зубами. Я хочу кормиться тобой! – Он схватил меня за руки, сжал их до синяков, в глазах вспыхнул страх. – Что это со мной? Во что я превращаюсь?!
– Ты голоден? – Я слышала, как задаю вопрос, но не помнила, как он пришел мне в голову. Пульс замедлился, я была совершенно спокойна, умиротворена.
Никка мотнул головой.
– Нет, ни есть, ни пить я не хочу. – Он встряхнул меня, потом вроде опомнился. Я видела, как он пытается разжать хватку у меня на руках, но он так и не отпустил меня. – Я хочу тебя, Мерри, тебя.
– Хочешь секса?
– Да... Нет... – Он нахмурился, а потом завопил от отчаяния: – Я не знаю, чего я хочу!
Он ошарашенно на меня посмотрел:
– Я хочу тебя, но так, словно ты и пища, и питье, и любовница.
Я кивнула и положила руки ему на локти. Даже там кожа у него была мягкая. Была ли она такой нежной до того, как у него выросли крылья? Я не могла припомнить. Я вообще не могла припомнить Никку без крыльев. Словно он стал настоящим, только когда крылья вырвались у него из спины.
– Она – Богиня, – проговорил Дойл от порога. – Любой из нас жаждет прикосновения божества.
В глубине своего неестественного спокойствия я точно знала, что он прав.
– Я могу превратить его в то, чем желает его видеть Богиня. Сейчас, этой ночью.
– Но она – Богиня, а ты – смертная, и тебе нужно больше сна, чем ей, – возразил Дойл, скользя в комнату, словно обрывок самой тьмы. Он подошел к дальнему краю постели и после секундного колебания нагнулся. Он так и остался на коленях у кровати, но давление на меня, о котором я прежде и не подозревала, ослабело. Я смогла дышать, и пульс вернулся к бешеному ритму. Страх возник опять с выплеском адреналина, от которого у меня голова пошла кругом, но тут же исчез – так же быстро, как появился. Никка растерянно моргал.
– Что это было, вот сейчас? Что это было? – Он выпустил мои руки и осторожно попятился по постели, стараясь не повредить крылья.
Дойл не двинулся с места.
– Похоже, чаша обладает собственной волей.
– О чем ты? – спросила я.
– Она не завернута и лежит на боку.
