лежать Спаситель. Но он как будто об этом не думал – просто положил в уме, как выразительней, и легко все воплотил в камне.
– О-о, тогда я тоже кое-что добавлю, – глаза Букалова заблестели. – Дело в том, что Микеланджело вошел в историю скульптуры, а он считал себя именно скульптором, а живопись – это так… так вот, он вошел в историю человеком, научившимся передавать тяжесть мертвого тела.
Оказывается это очень трудно.
Не случайно, в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери», которая сначала у Пушкина называлась «Зависть», есть такой вопрос Сальери: «…и был убийцею создатель Ватикана?»
Под «создателем Ватикана» естественно имеется в виду Микеланджело. Так вот, был такой современник Микеланджело, писатель и поэт Пьеро Аретино – завистник, который пустил такую сплетню, что Микеланджело, используя свое влияние, специально просил убить осужденного на смерть, чтобы наблюдать, как ведут себя мышцы во время остекленения тела.
Это ему нужно было для распятий, это ему нужно было для «Пьеты», и этот навет очень долго висел над Микеланджело.
Происхождение этой легенды идет из Флоренции, потому что во Флоренции скульптор, пользуясь покровительством местных монахов, имел доступ в анатомический театр.
И не просто в анатомический театр.
Он ходил в мертвецкую, куда привозили трупы.
Кстати, жаль, что Микеланджело не подписывал все свои работы – было бы меньше мороки сейчас.
В 2008 году итальянское государство приобрело у известного частного туринского коллекционера деревянное распятие, которое Микеланджело сделал приблизительно в том же возрасте, что и «Пьету».
Я видел это распятие.
Оно было выставлено в королевской библиотеке Турина в дни туринской Олимпиады в бронированной комнате в стеклянном шкафу. Там все было написано: и время создания, и материал. Не было только одного слова – «Микеланджело», потому что еще не было заключения экспертов.
И вот международная комиссия по культуре эпохи Возрождения, которая несколько лет изучала этот деревянный предмет, пришла к выводу – это молодой Микеланджело.
И хотя сейчас вокруг авторства скульптуры снова идет дискуссия, но это лишний повод воскликнуть: «Ищите, ищите!..»
– Гении не думают о сложности? Мрамор, дерево…
– Да, и тут я хочу тебе привести одну параллель. Я однажды присутствовал на одной пушкинской конференции в Москве, и там обсуждались знаменитые строки: «Вознесся выше я главою непокорной Александрийского столпа».
И вот, несколько участников конференции стали говорить, а почему он написал «александрийского столпа», не «столба»?
Это же всем известная Александровская колонна, которая стоит на Дворцовой площади.
А другие стали развивать мысль, что поэтическое слово не ведает границ, и Пушкину так удобнее было выразить мысль.
Чушь!
Гениев не нужно оправдывать, их нужно пытаться понять.
Самое страшное преступление против гения – это опустить его до своего уровня, не так ли?
И, конечно же, нашелся на конференции знающий человек, который напомнил, что царское семейство отдыхало в местечке Александрия под Петербургом. Поэтому, наверное, смысл упоминания Александрийского столпа меняется.
Нужно идти за гением, потому что он ничего не боится и, в легкую, делает так, как нужно для его творения.
Император Адриан – рабочая косточка…
Говорить о монументах Италии невозможно, не упомянув еще одного человека, без которого Рим не был бы Римом.
Это император Адриан.
Его персона заставляет переосмыслить некий одномерный подход к понятию «император», как нафталинному персонажу, который угнетает, распинает, выпивает, а потом его закономерно убивает лучший друг под аплодисменты собравшихся.
Такая вот типическая картинка.
Когда туристы галопом несутся по Риму и им показывают циклопическую, прекрасно сохранившуюся постройку бывшего мавзолея Адриана, то они видят огромную красно-серую круглую громаду из камня, сверху которой стоит какое-то строение, а еще сверху – какая-то загогулина.
– Приятно, что слово «загогулина» ты применил к статуе архангела Михаила, который убирает меч в ножны, – рассмеялся Алексей.
– Слово не мое, как ты знаешь, – парировал я. – Но издалека все это именно так и выглядит.
Однако это только часть туристического обмана.
Люди смотрят на эту громаду и думают, что где-то там, в каких-то залах, а может и в катакомбах, стройными рядами лежат императоры. И рождается тоскливая мысль – как все это величественно и серо.
Тем не менее, каждый слепец имеет право на прозрение.
Так вот, мне показали, каким именно придумал Адриан этот мавзолей. Оказывается, что круглая громада – это была только подставка под настоящий живой гигантский кипарисовый парк, который располагался сверху.
И именно там, в этих райских кущах, видимых с любой точки древнего Рима, и были захоронения.
То есть, перед вами фрагмент Рая, но на земле, в центре города.
Почему это важно?
Потому что циклопические постройки рождало иногда честолюбие и математика, как, например, пирамиды.
Или техническая необходимость, как, например, Александрийский маяк. Или вера, как в случае Собора Святого Петра.
Но мавзолей Адриана – это и то, и другое, и третье, плюс самое важное – эстетическая задача.
Адриана можно считать первым императором-концептуалистом.
И мавзолей для него не случайность.
Тот, кто хочет испытать настоящий шок, поедет в Тиволи, где находится вилла Адриана – еще один комплекс, где каждое здание имеет свой двойной смысл.
И там, перед самой виллой, стоит стена, длинная, высокая и величественная.
Друзья, как-то в проброс, сказали, что Адриан называл ее «Стеной раздумий» – якобы он любил по вечерам ходить вдоль этой стены и предаваться размышлениям.
И я как-то об этом забыл.
Мы обошли всю территорию виллы, полюбовались искусственным озером с сохранившимися изящными скульптурами, прошлись по разрушенным термам, где на полу лежит идеально сохранившаяся цветная кафельная плитка, по которой ходил Адриан, наверное, обернутый в специальную императорскую простыню, усеянную бриллиантами.
Потом мы уважительно осмотрели остатки гигантского длинного здания, где жила прислуга Адриана.
А потом я отстал от друзей, которые уже пошли к выходу.
И тут как раз наступил вечер…
Туристов было мало, и я неожиданно оказался у Стены раздумий, причем совершенно один.
Потом я заметил вдоль стены старую тропинку и как-то автоматически пошел вдоль нее.
Я брел по тропинке в абсолютной тишине. Справа от меня, на расстоянии вытянутой руки, тянулась бесконечная двухтысячелетняя стена. Я не смотрел на нее, но ощущал ее присутствие.
Потом я понял, что она помогает мне собраться с мыслями.
Она как будто отсекала от меня всю суету, она вселяла покой своей мощью.
