Красноармейцы перешептывались.
— Ша, ребята! Ночью держись. Не миновать тревоги. Уж это не впервой. Раз старшина зашебаршился — значит, чует. Вот помяни мое слово. Ты ее не завязывай, а так только, сверху положи.
Еще ежась под шинелями на голых топчанах (все увезено в город на зимние квартиры), красноармейцы про себя мысленно определяли, за что, вскочив, сначала схватиться. Сначала штаны надо, потом портянки — вот они: на каждом сапоге по портянке развернуто, — потом гимнастерку, шинель, пояс, фуражку и так далее. Вот как надо. Хорошо, что штык с винтовки снял и в ножну воткнул, а то с ним мучение...
Ночью эскадрон, получив задачу, на рысях оторвался от стрелкового полка и утонул в лесных зарослях по старой, аракчеевских времен, московской дороге.
2
Весь лес, охвативший заросшую дорогу и справа, и слева, и спереди, и сзади, замыкал ехавших плотной стеною. Он слился с потемками ночи, заслонил даже небо своими разлапистыми сучьями, и, казалось, разведчики провалились в него, и сейчас, куда ни сунься, везде натыкаешься на стволы, колючую хвою, ветви и поросли молодого березняка. Лошади, ступали осторожно, отфыркиваясь от колючих веток, шарахаясь в сторону от вдруг засеревшей муравьиной кучи или блеснувших огоньков с коры подгнившей березы. Всадники ехали молча, целиком превратившись в слух и внимание. От чрезмерного напряжения головы наполнялись звенящим гудом, в глазах бегали зеленые огоньки, от лесных шорохов пробирала дрожь и рука невольно натягивала поводья.
— Куров! — глухим полушепотом окликнул задний. — Постой-ка!
— Ну?
— Давай закурим. А? Во рту слиплось, прямо язык не ворочается.
— Не выдумывай.
— Я закурю. В рукав?
— Я те закурю.
Замолчали. Опять едут, отводя ветви от лица, нагибаясь под толстые сучья, выбрасывая запутавшуюся винтовку или длинношеюю пику.
— Куров!
— Чего?
— Закурю. Мочи нет.
— Молчи, черт! «Мочи нет»! Как будешь на войне-то?
— Ну так то на войне.
— Езжай вперед.
Дозорный чмокает, бренчит шпорами.
— Ну-у!.. Не идет, сволочь.
— Езжай, езжай!
Куров останавливается и тычет прикладом заупрямившуюся лошадь по крупу. Чувствуется, как лошадь прижала хвост и засеменила ногами.
— Не идет, там лесина поперек дороги.
— Скачи.
— Куда скачи? Там не видно ничего. Может, там еще лесина.
— Пускай, не то...
Куров подъехал к дереву и пустил поводья. Лошадь ткнулась мордой, обнюхивая загородившее на уровне груди дерево. Он попятил ее шагов на десять назад, разом дал шпоры. Лошадь ыкнула и, раза три махнув, перескочила на ту сторону.
— Ну, скоро ты?
— Погоди, может, объезд есть.
— Никакого объезда нет, канавы по бокам.
Сзади перетаптывание, а затем прыжок — и облегченный всхрап лошади.
— Баскаков! Езжай вперед, лучше курить не захочешь.
— Езжай уж, — бормочет Баскаков, согласный всю ночь не курить, лишь бы не ехать впереди.
Сзади еще топот, перешепот и тоже прыжки. Впереди — лес и лес без конца. Темь прокалывает глаза, кружит перед ними зеленые зигзаги.
Часа через полтора из взвода подъехал Исаков и остановил дозорных.
— По очереди в кусты и там закурите. Только смотри, чтобы даже сам не видел огня.
— Без огня не закуришь.
— Ну это уж как хошь.
Баскаков, накинув поводья на заднюю луку седла, юркнул в канаву и завозился с закуркой.
— Командир ругается, — сказал Курову Исаков. — Тихо едете.
Куров молча ощупал подпруги, ноги лошади и седло.
— Скоро деревня? — спросил Куров.
— Далеко еще. До свету надо много махнуть. Кончай, Баскаков, поехали!
Опять лес. Куров увеличивает шаг. Лошадь нагрелась до пота. От нее густо пахло.
Наконец лес поредел, засорился низкорослыми кустарниками, изредка стали попадаться прогалины. В них было светлее, глаза отдыхали, и лошади шли веселей. На рыси подъехал опять Исаков и велел увеличить шаг, — пехота почти на хвосте эскадрона. Дозор начал проскакивать видимые пространства рысью, и вскоре впереди, в первый раз за полночь, услышали голос — собачий брех.
Деревня выросла перед дозором неожиданно, в нее почти уперлись. Куров несколько замялся, потом решительно двинулся вперед.
— Погоди, Фома, я сначала один.
Он юркнул с дороги в куст и исчез. Прошла минута, собака залаяла веселее, к Баскакову подъехал опять Исаков.
— Чево вы встали? Давай вперед!
— Деревня тут, Куров уехал.
— Наплевать нам на деревню, нам не деревню надо. Вперед!
Баскаков сунул шпоры, и, прижимаясь к обочинам, они двинулись вперед. Слева в кустах шорох, и высунулась голова, куровской лошади.
— Стой! Куда поехали? Деревня занята.
— Ври больше, — оборвал его Исаков. — Как они могли занять, когда еще по ту сторону Волхова?! Вперед!
— У крайнего дома пулемет.
— Погоди, — ответил Исаков. — Взять можно?
— Нам не взять, они ходят там, увидят.
— Все равно, давай вперед.
Под прикрытием кустов тронулись, но на расстоянии шагов ста от деревни кусты оборвались поляной..
— Стой здесь, я поеду.
Исаков вылез из кустов и рысью направился на зады. Едва он скрылся за углом дворовых построек, как оттуда заорал испуганный голос.
— Стой! Тпру! Лови!
Грохнул выстрел. Справа всполошенный пулемет затрещал, видимо, по придорожным кустам.
— Лови-и! Тпру-у! Стреляй!
— Чего там такое?
В деревне поднялся сполох, со всех концов залаяли собаки, по улице затопали бегущие ноги,
