но это не останавливает остальных, они продолжают вести неравную схватку с огромным, превосходящим их по размерам чудовищем. Учитывая тему противостояния, к которой в своих стихотворениях обращается автор (например, 'На столетие Анны Ахматовой', 'Повернись ко мне в профиль'), можно без труда восстановить символический смысл описываемой Бродским сцены.
Возможно, увиденный в гостинице сон и не оказал бы на автора такого впечатления, если бы улицы Стамбула не напоминали ему о кошках, низком потолке и темно-буром цвете стен на университетской лестнице: 'Начать с того, что я обожаю кошек. Добавить к этому, что не выношу низкие потолки. Что помещение только казалось филологическим факультетом — где и всего-то два этажа. Что серо-бурый, грязноватый его цвет был цветом фасадов и интерьера почти всего и, в частности, нескольких контор Стамбула, где я побывал за последние три дня. Что улицы в этом городе кривы, грязны, мощены булыжником и завалены отбросами, в которых постоянно роются голодные местные кошки. Что город этот — все в нем очень сильно отдает Астраханью и Самаркандом. Что накануне решил уехать — но об этом позже. В общем, достаточно, чтобы засорить подсознание' (гл. 6).
Фасады домов и помещения серо-бурого цвета в сочетании с грязью на кривых, заваленных отбросами улицах — это следующая ступень, доведенная до логического конца, до абсурда унылая атмосфера университетской лестницы. Голодные местные кошки, которые привлекают внимание автора на улицах Стамбула, конечно, ничего общего не имеют с домашними откормленными любимцами, но эти кошки в отличие от приятно мурлыкающих, но абсолютно бесполезных красавцев, способны противостоять крысам, они не боятся вступить с ними с неравную схватку. Вполне возможно, что происходит это в силу того, что у них просто нет выбора, но сути дела это не меняет.
Итак, круг идей оказался очерченным, проблемы наметились, осталось подвести под них базу, рассмотрев причины противоречий на историческом уровне.
Свой экскурс в историю Бродский начинает со сна императора Константина, которому накануне победы над Максентием, привиделся крест, на котором было начертано 'Сим победиши'.
'Вдохновленный видением этим, Константин немедленно снялся с места и отправился на Восток, где, сначала в Трое, а потом, внезапно Трою покинув, в Византии он учредил новую столицу Римской Империи — т. е. Второй Рим' (гл. 4).
В сопоставлении своего сна о кошках со сном римского императора, определившим судьбу Империи, поэт не видит ничего странного. Да и само перемещение Константина на Восток с целью образования нового Рима, по мнению Бродского, было не более чем 'пространственной формой самоутверждения', а раз так, то оно ничем не отличается от посещения Стамбула автором с чисто туристическими целями.
Передвижение человека по плоскости предопределено природой его сознания и подчиняется линейному принципу, который, по мнению Бродского, впервые обнаружил и воплотил в своих произведениях римский поэт Вергилий. В девятой и десятой главах 'Путешествия в Стамбул' автор подробно исследует этот вопрос, потому что открытый Вергилием линейный принцип, с его точки зрения, имеет основополагающее значение для развития всех последующих цивилизаций. Сопоставляя римских элегиков I века до н. э. с Вергилием, Бродский анализирует причины, обусловливающие возникновение различных по размеру и содержанию поэтических произведений.
В творчестве римских элегиков предпочтение отдавалось краткости, сжатости, конкретности, миниатюризации.
'Элегики были последователями александрийской школы в поэзии, давшей традицию короткого лирического стихотворения в том объеме, в котором мы знаем поэзию сегодня' (гл. 9). Причины такого подхода Бродский усматривает в желании привлечь читателей. Короткие формы используются как способ 'выживания поэзии во все менее уделяющем ей внимание мире', как средство 'более непосредственного, немедленного влияния на души и умы читателей и слушателей'. Помимо всего прочего, 'элегическое двустишие <.> давало возможность выразить как минимум две точки зрения' (гл. 9), что является немаловажным в постижении различий между восточным и западным образами мышления. С определенной долей упрощения, можно сделать вывод, что краткость элегических стихотворений была продиктована чисто практическими целями и, в конечном итоге, сводилась к достижению личной выгоды авторов.
Вергилий же со своими громоздкими произведениями, с гекзаметрами, над которыми насмехались современники, вольно или невольно выполнял 'социальный заказ', разрабатывая принцип, который соответствовал территориальному расширению империи, достигшему в то время масштабов, 'при которых человеческое перемещение и впрямь становилось безвозвратным. Поэтому-то 'Энеида' и не закончена: она просто не должна — точнее, не могла — быть закончена', по мнению Бродского (гл. 10).
Линейный принцип во многом предопределил ход истории и послужил причиной многих событий, в частности тех, о которых говорит в эссе Бродский: основание императором Константином новой столицы Римской империи в Византии, укрепление позиций христианства и ислама и выдвижение их в качестве господствующих мировых религий.
Рассматривая причины, побудившие римского императора двинуться на Восток, Бродский пишет:
'Дитя своего века, т. е. IV в. н. э. — а лучше: п. В. - после Вергилия, — Константин, человек действия уже хотя бы потому, что — император, мог уже рассматривать себя не только как воплощение, но и как инструмент линейного принципа существования. Византия была для него крестом не только символическим, но и буквальным — перекрестком торговых путей, караванных дорог и т. п.: с востока на запад не менее, чем с севера на юг' (гл. 12).
Поход Константина на Восток и создание новой столицы было продиктовано практическими целями, но эти цели, кроме личного самоутверждения императора, имели государственное значение, так как способствовали территориальному расширению и укреплению его империи. Для решения последней задачи на идеологическом уровне как нельзя лучше подходило христианство. Будучи императором и человеком амбициозным, Константин, по мнению Бродского, 'не мог не оценить организационной и экономической эффективности данной церкви' (гл. 12).
Примкнув к Константину в его походе на Восток, церковь упрочила свое положение, став частью государства, проповедником его идей и защитником его интересов: 'Не оттого ли Христианство и восторжествовало, что давало цель, оправдывающую средства, т. е. действительность; что временно — т. е. на всю жизнь — избавляло от ответственности. <.>
Не совпадало ли оно с нуждами чисто имперскими? Ибо одной оплатой легионера (смысл карьеры которого — в выслуге лет, демобилизации и оседлости) не заставишь сняться с места. Его необходимо еще и воодушевить. В противном случае легионы превращаются в того самого волка, держать которого за уши умел только Тиберий' (гл. 14).
Знаменитый лозунг 'Цель оправдывает средства' имеет глубинные корни, соответствущие принципам, которые лежат в основе сознания человека, предопределяют его отношение к действительности.
От политеизма, свойственного Древней Греции и возможного на островах — 'только в условиях оседлости', религия перешла к формам, соответствующим единоличной государственной власти, что, по мнению Бродского, явилось первым шагом человечества на пути от демократии: 'ибо в сфере жизни сугубо политической политеизм синонимичен демократии. Абсолютная власть, автократия синонимична, увы, единобожию' (гл. 16). За отступлением от многобожия и идолопоклонства последовало все более тесное слияние церкви с государством.
В Византии — новой столице Римской империи — христианству, по словам Бродского, 'было суждено овосточиться' (гл. 19). Из служителя Богу христианство превратилось в проповедника политики государства, что в конечном итоге, по мнению Бродского, и 'заставило Западную Церковь отложиться от Восточной. То есть Рим географический от Рима умышленного: от Византии. Церковь — Христову невесту от Церкви — жены государства' (гл. 17).
Восток переделал христианское учение под свои нужды, однако готовность к компромиссам не смогла спасти церковь от поражения перед исламом — религией, которая изначально была создана с учетом особенностей восточного образа жизни и восточного сознания. В 'Путешествии в Стамбул' Бродский пишет: 'Благоприятность почвы для Ислама, которую я имел в виду, объяснялась в Византии, скорее всего, ее этническим составом, т. е. смешением рас и национальностей, ни врозь, ни тем более совместно не обладавших памятью о какой-либо внятной традиции индивидуализма. Не хочется обобщать, но Восток есть прежде всего традиция подчинения, иерархии, выгоды, торговли, приспособления т. е. традиция, в значительной степени чуждая принципам нравственного абсолюта, чью роль — я имею в виду
