что весьма существенно – было достаточно времени для того, чтобы ими всерьез заняться. Все равно больше ей делать было нечего.
Начала она рыться в этих бумажках именно от скуки – чтобы хоть как-то отвлечься от тоски, от черных мыслей о себе, о будущем ребенке и, конечно же, об Изаре. Первые несколько дней она ждала, что вот-вот появится он на пороге – и освободит ее, и строго накажет тех, кто с нею так обошелся. Но дни приходили и уходили без него. И постепенно она перестала ждать. То есть верила по-прежнему, что он придет и освободит – но уже не думала, что это произойдет сейчас вот – через минуту, через час, через день. Свободная поневоле от хозяйственных забот, она не могла придумать, куда девать себя – пока не обратила внимания на связки и коробки. Сначала занятие показалось ей скучноватым. В архивном деле не сразу входишь во вкус. Но уж когда раскусишь до сердцевины – ничто другое никогда их не заменит.
Бумаги хранились в порядке, далеком от образцового. Видно, когда их откуда-то переносили сюда, то не позаботились о том, чтобы сложить хотя бы в хронологическом порядке или в каком-то тематическом. Так что рядом с неофициальной перепиской, посвященной устройству второго брака Властелина Тенара – прадеда Изара – могли оказаться отчеты по ведению дворцового хозяйства за предыдущее десятилетие, а также справки о деятельности Коронного дома призрения инвалидов за середину прошлого столетия. Сначала Леза, прочитав, возвращала связку или коробку на прежнее место, позже любовь к порядку, делавшая ее прекрасной хозяйкой, заставила придумать какую-то систему, так что в архиве стала возникать некая структура. Это неожиданно помогло и ей самой: вместо отдельных эпизодов перед ней вдруг забрезжило какое-то строение истории ее мира – истории нецензурованной и неподдельной, неокультуренной, но и не искаженной тоже. Мысли о ней оказались неожиданно захватывающими. Но, кроме этого общего интереса, пока еще оставался и каждодневный: берясь за очередную коробку, она могла лишь гадать, в какое время, в какие события попадет, кто ей там встретится из персонажей уже знакомых, а с кем она столкнется впервые. Так что каждый новый день начинался для нее с этой как бы игры – в ней проигрывать было интереснее, чем выигрывать, потому что проигрыш сулил что-то новое, то, чего она не могла заранее угадать, потому что ни о чем подобном не имела ни малейшего представления.
Сегодня тоже перед тем, как взять очередную связку бумаг, Леза задумалась. Последним, чем она занималась вчера, были неофициальные протоколы переговоров, ведшихся на высочайшем уровне перед началом Семнадцатой Цизонской войны – двести семьдесят лет назад. Что попадется сейчас? Может быть, в виде исключения эта связка окажется продолжением предшествовавшей и будет заключать в себе частные донесения с театра военных действий? Загадывая так, Леза уже понимала, впрочем, что будет что-то совсем новое: и бумага была совсем другой, и степень сохранности, и сам лак, консервировавший документы, имел совершенно не тот оттенок. Леза набралась уже достаточного опыта, чтобы определить: возраст этих бумаг исчислялся немногими десятилетиями, никак не веками и не циклами.
Она вынесла связку в жилую комнату, удобно устроилась на постели – раскладывать документы здесь было легче, чем на маленьком столике. Бережно, как всегда, сняла эластичные пластиковые кольца, стягивавшие пачку, сняла предохранительные картонки. Внимательно, хотя с некоторым недоумением прочитала надпись на верхней из них: «То, что касается Ублюдка Власти». Ублюдок? Это было что-то ругательное, насколько она могла судить. Но что же значит «Ублюдок Власти»? Леза, как и любой житель Ассарта, с детства знала, что Власть – то же самое, что Властелин – с той лишь разницей, что Властелины с течением времени менялись, Власть же оставалась. Но, пока Властелин был жив, он и был Властью. Поэтому существовали Супруга Власти, Наследник Власти, наконец, Вдова Власти. Но о существовании Ублюдков Власти ей до сих пор слышать не приходилось.
Со странной осторожностью – словно боясь, что бумага вспыхнет в ее пальцах – она взяла первый документ: двойной листок бумаги, исписанный четким, крупным, она почему-то подумала – женским почерком. Прочитала несколько строк и остановилась, не уверенная в своем праве читать дальше. Потому что в руках ее оказалось письмо, совершенно частное, написанное женщиной человеку, которого она, несомненно, любила. Человеком этим, как следовало из текста, был Властелин. Не Изар, конечно – судя по дате в конце письма, Изара тогда и на свете не было. Его отцу, вот кому предназначалось послание. И было им получено – судя по тому, что оно оказалось в этом архиве.
«Родной мой, уж не знаю, обрадуешься ты или только сделаешь вид, но все завершилось благополучно, и маленький Миграт уже существует на свете. Я назвала его так – помня, как ты говорил не очень давно, что, если у тебя будет сын, ты хотел бы дать ему это имя. Крупный, прелестный мальчик, и очень похож на тебя – или это мне только кажется? Ему уже исполнилось три дня, и он ест с удовольствием, наверное, вырастет таким же сильным и жизнелюбивым, как ты…»
Дальше шло совсем уж интимное, и Леза невольно краснела, читая откровенные строчки. Сумела бы она так написать Изару, если бы тут кто-нибудь взялся передать ему письмо? Нет, наверное, она была воспитана в умении открываться почти до конца, не нарушая определенных правил приличия. Хотя и не всегда это удавалось… Она вспомнила их первую ночь и покраснела еще сильнее. И, чтобы отвлечься от горячего воспоминания, подумала: былой Властелин, сколько она его помнила, всегда был старым и не очень крепким, и как-то не получалось представить его с женщиной. Теперь она внезапно как бы увидела его молодым и, наверное, заслуживавшим любви – раз женщина писала ему такие письма. Женщина… Кем она была для него? И вдруг Лезу словно ударили пониже груди – она даже согнулась от боли, почти физической. Кем? Да тем же самым, кем ты служишь для Изара: любовницей, матерью незаконного сына… Ну конечно! Ублюдок – вспомнила она из давно прочитанного – это ведь и есть всего-навсего незаконнорожденный сын…
Значит, у старого Властелина был другой сын – вернее, другим был Изар, а тот – первым. Но где же он? Если у Изара есть брат, каким бы он там ни был по закону, Изар ведь не мог бы бросить его на произвол судьбы: брат мог – и даже должен был – носить другое имя, не дающее ему права на Власть, – но тем не менее ему следовало находиться где-то близ Власти, а не вдали от нее. Хотя… то, что Изар никогда о своем брате не заговаривал, могло означать лишь, что он ничего о нем не знал – или же история эта завершилась так давно, что уже и не вспоминалась… Впрочем, что толку строить предположения, когда здесь, в этой вот связке, и должна быть разгадка.
Леза стала перебирать бумаги, одну за другой, то бегло проглядывая, то подолгу задерживаясь на некоторых из них. Там было еще два письма от той же женщины – на бумаге другого, намного худшего сорта; другим было и содержание – в них чем дальше, тем больше сквозили печаль и обида, а в последнем женщина прямо требовала отдать ей сына. «Ни он, ни я никогда не будем тебя беспокоить, не станем напоминать о нашем существовании – только не разлучай нас, потому что я уже потеряла тебя – неужели я должна потерять еще и сына? Зачем тогда жить?..»
Всем сердцем сочувствуя обиженной и обездоленной женщине, Леза напрасно искала среди документов еще хоть какое-то упоминание о ней. Бумаги молчали; это заставляло думать, что от женщины поспешили отделаться. Леза уже давно поняла, что Власть безжалостна, что она не умеет быть другой.
Ну а мальчик? Да, о нем здесь было немало; по сути дела, все остальные бумаги были так или иначе связаны с ним. Регулярные донесения воспитателей – сначала спокойные, потом – выражавшие все большую озабоченность некоторыми чертами характера мальчика, отрока, юноши: жестокостью, нежеланием подчиняться старшим, своеволием, дальше – грубостью, несдержанностью… Положительными были разве что характеристики, данные преподавателями сугубо мужских наук: владения клинком, кинжалом, огнестрельным и электронным оружием, умения водить все виды средств передвижения – по тверди, воде, воздуху и в пространстве. Особый человек, называвшийся Воспитателем нравственности, с тревогой сообщал о все более частых угрозах в адрес самого Властелина, его супруги и всего их окружения. Видимо, Миграт знал, как поступили с его матерью, и отнюдь не собирался прощать.
Так что Леза не очень удивилась, обнаружив в конце связки копию документа, подписанного самим Властелином. Распоряжение это предписывало «принять самые серьезные меры, чтобы утихомирить воспитуемого и нейтрализовать его угрозы» – так там было сказано. Леза невольно покачала головой. За свою недолгую жизнь вблизи Власти она успела уже понять смысл определенных выражений. И знала, что «утихомирить» означало вовсе не доброжелательную беседу с юношей, целью которой было бы показать ему всю нелепость и тщетность его поведения и – должно быть – притязаний; нет, это слово было равнозначно другому – «убрать», с той лишь разницей, что первое относилось к людям знатным, второе же употреблялось применительно ко всем остальным. Итак, мальчика должны были убить.
