что сухонький и на вид вполне безобидный старичок при желании мог скрутить в бараний рог десяток таких, как я. Со всеми моими «разгонками» и «подъемом зверя». Строго говоря, шансы на победу попросту отсутствовали. Но думать об этом сразу стало некогда. Потому что, выкручиваясь из захватов, уходя от ударов и нанося свои мыслить членораздельно оказалось крайне затруднительно. Мозг мой едва успевал отдавать телу необходимые команды: в сторону, удар, пригнись, налево, направо, удар, еще удар. Даже на то, чтобы фиксировать обстановку, катастрофически не доставало времени. А обстановка, судя по всему, накалялась. Многоногий топот в коридоре сменила подозрительная тишина. Почему охранники не стреляют? Неужели всех уже повязали? Нет, вряд ли. Иначе как бы тогда в нашу схватку встряли отец с Хуаном? Правда, полноценными участниками побоища, устроенного нами в палате, они так и не стали. Меранский одним четким движением отправил и так еле держащегося на ногах кубинца в долгий нокаут, а отец, все еще скованный наручниками, последовал за сыном буквально через две секунды. Увы, своим вмешательством они ничуть не улучшил моего положения, ставшего к тому моменту совсем незавидным. А чего завидовать, если, отлетев на уже разбитый Павлом шкаф, я добросовестно разбила головой все, что там еще можно было разбить. «Блин горелый, как больно!» – возопил внутренний голос, вторя отбитой печени, в которую угодил ботинок шустрого старичка, пока я делала судорожные попытки подняться. Все. Теперь не поднимусь. Моя щека очень удобно устроилась на стеклянных осколках, и отрывать ее от пола уже не было ни сил, ни желания. Сухая старческая рука крепко ухватила меня за подбородок, а другая тяжело легла на затылок. Одно короткое движение и моя шея хрустнет, а в глазах навсегда поселится тьма. Я даже не успею еще раз увидеть Павла, потому что лежит он с другой стороны.
Но вместо ожидаемого хруста собственных позвонков в мои уши тараном ударил раздавшийся совсем рядом выстрел. Руки, обхватывающие голову, обмякли, соскользнули, и на затылок мне потекло что-то теплое. А потом тело Меранского обрушилось сверху, еще больше вдавливая меня в усыпавшее пол стекло.
Глава одиннадцатая
– Ника! Ни-ка!!!
Кто тряс меня за плечи, пытаясь пощечинами привести в чувство? Нет, это не возможно. Этого не может быть!
– Чертова баба! – Павел залепил мне такую оплеуху, что сомнения в его материальности как-то сразу исчезли. – Даже не вздумай помирать! Все равно так просто от меня не отделаешься.
– Отойди, Павел, дай я посмотрю. – Руки отца начинают ощупывать меня в поисках повреждений, и только тогда я соблаговоляю приоткрыть веки.
– Ага, испугалась! – Глаза Павла вспыхивают совсем по-мальчишески. В это миг он как никогда напоминает мне Элю, категорически не желающую расставаться с детством.
– Что случилось? – бормочу я, пока меня переводят в вертикальное положение. – Почему ты жив?
– А я думал, ты обрадуешься, – усмехается он в ответ, и тычет пальцем в бронежилет, проглядывающий сквозь пять аккуратных дырок, проделанных в униформе той самой очередью. Мама дорогая, я ведь совсем забыла, что Павел позаимствовал его у оглушенного секьюрити вместе с униформой и оружием. – Извини, что раньше не помог. Головой здорово приложился. Хорошо хоть очнулся вовремя.
«Действительно вовремя», – поддакнул внутренний голос, а я, не в силах произнести ни слова, только осторожно погладила теплую мужскую ладонь, изрезанную острыми осколками.
– А где охрана? – Второй вопрос сформулировался уже легче.
– За дверьми. – Это уже отец.
– И чего они ждут? Когда ты им откроешь?
– Как ни странно, да, – совершенно серьезно подтвердил он мое бредовое предположение. – Посмотри.
Бросив неприязненный взгляд на дверь, через которую в палату ворвались охранники, едва не лишившие жизни моего настырного жениха, я ее не увидела. Там, где еще несколько минут назад находилась дверь, не было ничего, кроме глухой бетонной стены.
– Эти палаты снабдили специальным механизмом еще тридцать лет назад… – Что-то ностальгическое промелькнуло в глаза Валерия Евсеева. – При возникновении угрозы заражения, находящийся здесь персонал обязан был нажать на специальную кнопку, и перекрыть все входы и выходы. Что я и сделал, как только услышал выстрелы и понял, что теперь нам не уйти. А пока я искал эту проклятую кнопку, примчавшийся как сумасшедший Леня…
– Господи, дядя Леня! – Вздрогнула я, упираясь взглядом в кровавую дорожку, оставшуюся на стене. – Папа, он…
– Идем, Ника, – вместо ответа, отец подтолкнул меня к двери во вторую палату.
Михеев лежал на кровати Хуана, а сидящая рядом Наташка Фролова вытирала с его бледного лба бисеринки пота доведенными до автоматизма движениями. В глазах ее уже не осталось слез. В них вообще ничего не осталось. Казалось, что моей подруги здесь давно нет. Она где-то там, рядом с истиной, которую нам, живущим, никогда не постичь. Мне не понадобилось поворачиваться к отцу, чтобы прочесть в его лице ответ на волнующий меня сейчас вопрос. Дядя Леня уходил. Он был в полном сознании, и даже мог говорить. Только, очень тихо. Так тихо, что мне пришлось наклониться почти к самым губам, чтобы разобрать слетавший с них шепот:
– Прости меня, Ника. Я не должен был тебя там оставлять. Пусть это ничего не изменило бы, но я должен был хотя бы попытаться вытащить тебя из этого проклятого «рая»…
– Дядя Леня, – я впервые обратилась к нему так, – не трать силы.
– Силы… Они мне больше не понадобятся. Валера меня уже простил. И Хуан. – Михеев с трудом перевел взгляд на сидящего у стены кубинца. – Если и ты простишь меня, я смогу уйти спокойно. Я только сейчас понял, как это важно: уйти спокойно…
– Дядя Леня… Я… Конечно, я вас прощаю. Но…
– Ты только за Натальей присмотри. – Михеев уже ничего не слушал. – Видишь, на кого она стала похожа? На привидение. Когда выйдите отсюда, не бросай ее одну. Пожалуйста…
Шепот затихал, а я только сейчас поняла, что плачу. За Наташку, за себя, за маму, за Дину Михееву. Если б можно было, я бы и за отца заплакала. Он стоял у изголовья, и смотрел на дядю Леню сухими, прищуренными глазами. Господи, и когда он успел так постареть?
– Говорил, что жизнь тебе «дорога как память», а сам… – Валерий Евсеев ворчал, изо всех сил стараясь не сорваться на крик. – Что ж ты, друг ненавистный, бросаешь меня как раз тогда, когда больше всего нужен? Предатель ты, вот и все…
– Брось Валера. Сам выпутаешься. Не впервой. Да и не одного я тебя оставляю. Вон сколько вас, орлов, один другого круче. Жаль, я сразу сознание потерял. Так и не увидел, какова ты в деле, Ника. Хуан сказал, что ослепительна. Ну, ничего… Я оттуда посмотрю. Танюшка говорит, что оттуда все отлично видно. Да… Да, Танечка. Я сейчас. Сейчас… Сей…
Когда белая простыня закрыла лицо Михеева, я обвела палату отсутствующим взглядом, и спросила:
– И что теперь? Сколько мы здесь сможем просидеть?
– Не знаю, – последовал отцовский ответ. – Вряд ли они будут долбить стены, хотя… А так… Вода есть. Воздух подается. Питание… Можно капельницы с глюкозой ставить – лекарств здесь хватает. На пятерых хватит примерно на…
Он наморщил лоб, что-то прикидывая, и тут раздался умоляющий голос Наташи:
– На шестерых. Нас шестеро. Ведь Витя еще жив.
– Ну, это не надолго, – буркнул Павел.
– Спасите его, Валерий Павлович! – На Наташку было невозможно смотреть, поэтому я принялась за изучение какого-то незнакомого медицинского прибора. – Я не понимаю, что здесь происходит… Но этот пожилой мужчина, Анатолий Васильевич, сказал, что вы обещали вылечить Крешина. Прошу вас, спасите его. Я… Я не могу остаться одна. Не могу!
– Тихо, тихо, девочка… – Отец бережно привлек Наташку к себе, и начал гладить по голове, как малое дитя. – Все будет хорошо. Скажи лучше, тебе инъекции делали? Успокоительное там, или еще что-нибудь?
– Н-нет, – растеряно всхлипнула Наташка, и я расслабила напрягшиеся, было, мышцы. Слава богу, хоть
