процессе узнавания. Ну и как, объясните, можно узнать человека за несколько часов? Нет, я не отпираюсь. У меня от первой встречи с Павлом Челноковым тоже токи какие-то побежали, но ведь это совсем другое дело! Чтобы я так бегала за ним… Пока это он за мной бегает и, как я подозреваю, очень скоро догонит.
Я еще немного постояла у кровати, наблюдая за тенями, пробегающими по расслабленному Наташкиному лицу, и грустно улыбнулась, заметив на Крешине цепочку с черной медной монетой. Что ж, Наташка всегда была сторонницей комплексного решения проблемы.
– Может, переложить ее? – шепотом спросила я у папы, даже не поднявшего головы при моем появлении. – У нее же шея завтра не повернется.
– Не надо, – так же шепотом ответил он, отрываясь от писанины. – Иначе она будет вскакивать через каждые пять минут, и проверять, не спала ли у ее Вити температура.
– А она спала?
– Нет, конечно. Но и не поднялась. Хотя, это еще не показатель того, что наш эксперимент удался…
– Можно тебя спросить, пап?
– Спрашивай.
– Почему ты решил попытаться спасти Крешину жизнь? – рубанула я. – Из-за Наташки? Чувствуешь себя ее должником?
– В какой-то мере, да, – задумчиво согласился он с моим предположением. – Но есть еще две причины: мое неуемное любопытство ученого, и надежда выпутаться из этой истории живыми и невредимыми.
– То есть?
– То есть, если Крешин выживет, мы сможем поторговаться с теми, кто остался по ту сторону бетонных плит. А насчет любопытства… Такого эксперимента еще никто и нигде не ставил. Тем более – на людях. Выходит, я буду первым. – Отец грустно улыбнулся, и в свою очередь предложил: – А теперь твой черед отвечать на мои вопросы… На кого ты работаешь?
Мои удивленно округлившиеся глаза стали ему лучшим ответом, но он не захотел с ним согласится.
– Только не надо разыгрывать передо мной спектакль, Ника. Да, половина твоих родственников по материнской линии подвизаются в искусстве, но тебя эта чаша, слава Богу, миновала. Можешь обмануть кого угодно, но не меня. После того, что я видел в этой самой комнате, даже у самого нерадивого родителя возникли бы подозрения. Меранского я знал едва ли не лучше, чем тебя. Он еще тридцать лет назад любил покуражиться по пьянке: выходил один против шестерых бугаев-зэков из нашего «материала», и обещал им быструю смерть, если они его одолеют. Все разом. Ну и, сама понимаешь, ни разу не проиграл. Так вот, если бы тебя во время схватки было две, ты бы его уделала. Этому не учат в педагогических институтах, и, работая гувернанткой, ты таких фокусов не нахваталась бы. Только не ври, что записалась в кружок карате! Там такому тоже не учат…
Я уже собиралась поинтересоваться, откуда ему известно чему учат в кружках карте, но отец спросил в лоб:
– Ты на «контору» работаешь? Хуан тебя еще по дороге в Домодедово заподозрил, когда ты на его машину как на амбразуру кинулась…
– На Элю Челнокову я работаю, – с досадой буркнула я. – Вернее, работала. Господи, пап, ну какая теперь разница! Неужели ты надеешься, что мы выйдем отсюда живыми?
– Надеюсь. – Он собирался взять меня за руку, заколебался, но потом все-таки положил ладонь на мое запястье. Так вот откуда у меня этот жест. Надо же. А я и не знала… – Ты не думай, Ника, я не выпытываю. Просто, сегодня я мог лишиться дочери, а была ли она у меня? Твоя жизнь для меня – тайна за семью печатями…
– Ладно, слушай! – меня вдруг прорвало. – Я тебе все расскажу. В том числе все, что думаю о тебе. Но ты – сам напросился. Теперь – получай по полной программе!
И он получил. Самые сокровенные подробности лились из меня легко и свободно, хотя обычно их приходится вытягивать клещами. Вся моя тридцатидвухлетняя жизнь обрушивалась на отца тропическим ливнем, который не щадил ни меня, ни его. Досталось всем. В том числе – кубинскому братцу и несносной Эле. А двум моим сердечным и головным болям, – Виталию Немову и Павлу Челнокову, в особенности. В общем, когда исповедь закончилась, отец мог только молча качать мудрой седой головой.
– И ты выйдешь за него замуж?.. – спросил он, немного помолчав. – Если, конечно, мы выберемся…
– Не знаю, пап… Наверное, нет.
– Жаль, – усмехнулся отец. – А я уже собирался породниться с миллионером Челноковым… Но почему, Ника? Ты ведь его любишь… Я не слепой.
– Кого люблю? Миллионера Челнокова? – Я досадливо дернула плечом.
– Не передергивай. Лучше ответь: почему? Не для меня. Для себя ответь.
– Мне страшно…
– И это говоришь ты? Прийти к волку в пасть за мной не побоялась, а от кольца обручального, как черт от ладана, шарахаешься.
– От кольца? – я усмехнулась, вспоминая наш последний серьезный разговор с Павлом. – Скорее, от наручников. И вообще… Рано еще об этом говорить. Мало ли что еще случиться может.
– Не мало, Ника. В том-то и дело. Что случиться может ой как не мало, – хмыкнул отец, понимая, что время исповеди прошло. И даже не предполагал, насколько окажется прав.
Следующий день пошел в скуке и ожидании. Состояние Крешина оставалось неизменным. Хуан же кашлял с каждым часом все страшнее, его трясло в ознобе, глаза слезились даже от неяркого света. Только неколебимая уверенность отца в благополучном исходе помешала мне впасть в депрессию. Да и мое самочувствие оставляло желать лучшего. Каждая мышца болела, то и дело накатывали приступы непонятной тоски, плавно переходящей в агрессию. На месте окружающих я бы тихо себя возненавидела. Особенно от резких перепадов моего настроения доставалось Павлу, которого тоже нельзя было заподозрить в богатырском здоровье. Краем уха я слышала, как он пожаловался отцу на боль в груди, где уже расплывались синяки от пяти остановленных бронежилетом пуль. Только Наташка, не уходила со своего добровольного поста у постели Крешина, все теми же автоматическими движениями протирая ему лицо холодной мокрой салфеткой. Настоящий лазарет, ничего не скажешь.
А на утро следующего дня нас разбудил донесшийся откуда-то сверху мужской голос:
– Товарищ Евсеев, Валерий Павлович! Вы живы? Ответьте! Что там у вас творится?
Мы с Павлом подскочили как ужаленные, а «товарищ Евсеев» как ни в чем не бывало поднял лицо к потолку, и ответил:
– Доброе утро, Николай Константинович. Рад слышать ваш голос. Думал, вы уже в отставке давно…
– Правильно думали, – вздохнул невидимый Николай Константинович. – Меня только ради вашего дела в четыре утра растолкали. Оказалось, кроме старого служаки никто не знает, что за таинственные сигналы вклинились неизвестно откуда в строго секретную частоту.
– Какие сигналы, пап? – прошептала я ему на ухо.
Но отставной собеседник, казалось, мог слышать даже шорох травы, растущей на другом конце света, и незамедлительно ответил:
– Какие сигналы? Да те, что начинают автоматически подаваться в эфир, когда срабатывает тревожная кнопка биологической защиты. Была у нас лет тридцать назад такая предосторожность. Чтобы успеть подготовить город к эвакуации. Так как там у вас эпидемиологическая обстановка?..
– Вообще-то неплохо, – едва ли не весело ответил отец. – Есть, правда, зараженные «РК-46» в его обычной форме, но никакой опасности для окружающих они не представляют. Точнее, не больше, чем больные СПИДом и гепатитом «С»… Подгоните к выходу одну «Скорую», и будет нормально.
– Хорошо, Валерий Павлович. Сейчас наверх передадут. А вы пока можете открывать.
– С какой это стати мы открывать будем? – встрял Павел. – А если это ловушка? Лично я вас не знаю…
– Я его знаю, – перебил Павла отец. – Он параллельно с Меранским нас курировал.
– Во! – обрадовался Павел. – Одного поля волчья ягода. Он нас разводит, как лохов! Стоит нам только двери открыть, и…
– У вас крайне подозрительный характер, старший сержант Челноков, – сварливо отозвался Николай
