ценили те удобства, которые предоставляли им их жены, но требовали свободы провести вечер вне дома, когда им того хотелось, пусть и только для того, чтобы пропустить пару стаканчиков. Расточительности противостояла бережливость. Когда мужчина проматывал свое состояние, то нарушал купеческий кодекс экономии, а также лишал своих потомков надлежащего им наследства. Кажется, упоминать об опасности венерических болезней не стоило – такое было возможно лишь в Нагасаки, где источник инфекции представляли иноземцы.
Романтический ореол, окружающий завсегдатаев Ёсивары, зачастую перевешивал экономические соображения. Во многих популярных литературных произведениях описывались комичные попытки деревенских неотесанных парней попасть в общество подобного рода, и каким посмешищем они становились из-за своей невоспитанности. Однако для поддержания репутации своего мужа как знатока и любителя женщин покорная жена могла экономить в расходах на ведении домашнего хозяйства и даже продавать свою одежду, чтобы достать денег и дать ему возможность беспрепятственно продолжать похождения.
Жизнь женщины состояла по большей части в исполнении домашних обязанностей и в сплетнях с соседками у колодца или в бане. Когда в дом приходила невестка, которая брала все обязанности по дому на себя, появлялась возможность отправиться либо в буддийское паломничество, либо в краткое путешествие по местным храмам и святилищам, либо в более продолжительное путешествие, охватывающее посещение, например, тридцати трех храмов Каннон[83] на Кюсю. Она могла отправиться со своим мужем в паломничество в Исэ или в один из других великих храмов, хотя в равной степени вероятно, что муж мог отправиться и без нее, чтобы ему было удобнее насладиться случайными удовольствиями на постоялых дворах по пути, которые зачастую предлагали служанки, и развлечениями в окрестностях храмов и святилищ. В больших городах Эдо, Киото и Осаке возможно было пойти в театр.
Начиная с 80-х годов XVII века женщины начали занимать большую часть зрительного зала, и ранние тенденции развития бытового театра с изображением жестокости и неприкрытой чувственности до определенной степени приспособились теперь к семейной аудитории. После былой популярности в XVII веке, когда наивные военные и им подобные горожане получали удовольствие от пьес с кровопролитием и бряцанием оружием, кукольные пьесы стали постепенно исчезать из Эдо. Три театра в городе иногда меняли свою дислокацию, но всегда находились рядом друг с другом, чтобы властям было легче осуществлять над ними контроль. Театры закрывались летом, но остальное время года работали, и репертуар менялся каждый месяц, в зависимости от популярности спектаклей; за это время писали новые пьесы, чтобы зрители всегда могли увидеть и старые полюбившиеся спектакли, и новинки.
Представления иногда давали уже в четыре утра, но вначале всегда шли одноактные пьесы, исполняемые перед началом основного спектакля, – это были дебюты неопытных актеров, поэтому проходило несколько часов, до того как на сцене начинали показывать что-то стоящее. Часто ночь перед спектаклем проводили в близлежащей харчевне, а иногда это было просто необходимо, чтобы занять хорошее место, когда в пьесе играл известный актер. Представление заканчивалось в четвертом или пятом часу дня, и люди, которым пришлось преодолеть существенное расстояние, иногда были вынуждены провести еще одну ночь поблизости от театра перед возвращением домой.
Сидели в театре на циновках татами в квадратных отсеках, вмещающих около шести человек, разделенных приподнятыми над полом перегородками, вдоль которых зрители пробирались на свои места. Продавцы еды и напитков также протискивались по этим узким проходам. Актеры смирились с тем, что порой зрители отвлекались, – представления были такими длинными и столь многое отвлекало, что требовались такие приемы, как очень энергичное притопывание в танцах и использование деревянных колотушек для акцентирования моментов высокого накала страстей. Проход через зрительный зал по ханамити[84], по которому происходили самые впечатляющие выходы и уходы актеров, также помогал установить связь со зрительным залом.
Изобретение в 1758 году вращающейся сцены мавари-бутай сделало представления более зрелищными. Хотя в крыше имелись окошки, освещение в театрах было тусклым, и поэтому жесты были преувеличенными, грим – яркий, а костюмы – очень условными. Половина репертуара была почерпнута из пьес для кукольного театра, и содержание формально адаптировали к игре живых актеров. По прошествии лет пьесы становились все сложнее, но постоянной темой был конфликт между верностью своему долгу перед господином, родителями, семьей (в таком порядке, а иногда и конфликт между ними) и человеческими привязанностями. Единственный признак социальной критики прослеживался лишь в драме, когда какой-то энергичный герой из купеческого сословия одерживал верх над безнравственным самураем. Подобное случалось нечасто, и большинство сюжетов подкрепляло идею социальной стабильности, которая была официальной доктриной.
Гравюры с деревянных блоков, которыми знаменита рассматриваемая нами эпоха, – укиё-э, или «картины бренного мира»[85], – служили по большей части рекламой различных «веселых кварталов». Куртизанки и актеры имели своих поклонников, которые покупали эти гравюры в специальных лавках и использовали их для украшения дома, в то время их не считали художественно ценными.
На открытых пространствах и улицах, специально сделанных широкими, чтобы пожар не мог перекинуться на противоположную сторону, возводились балаганы. Там прохожие платили за то, чтобы увидеть чудеса: невиданных птиц и зверей из заморских стран (привозимых предприимчивыми голландцами), чудовищ, таких как русалки, а также людей со всевозможными уродствами. Галереи для стрельбы из маленького лука (кюдо) предлагали призы для тех, кто умело обращался с ним. Сказители – гадаю[86] – практиковались в своем искусстве, часто повествуя о том, как горожанин обвел глупого самурая вокруг пальца[87].
Состязания за приз, как это бывало на Западе, были представлены сумо, японской борьбой. Это был вид борьбы, который в древности исполнялся в святилищах и храмах как часть религиозных празднеств. В начале турниры сумо (за вход зрители платили) проводили для сбора средств на реконструкцию религиозных храмов, где их устраивали. Позже барыши шли на покрытие расходов на это зрелище и плату борцам. Суть этого вида спорта заключалась в том, что двое борцов – рикиси, одетые лишь в замысловатые набедренные повязки[88], – боролись на небольшом ринге – дохё[89] с целью заставить противника коснуться пола либо вытеснить за пределы ринга. Схватке предшествовал определенный продолжительный ритуал[90], но, как только бойцы сходились, борьба была резкой, и схватка заканчивалась быстро. Победитель, которого определял судья – гёдзи, получал приз. За его победами следили по месту (повышению или понижению) в классификационных списках, положение в которых соответствовало определенному рангу, получаемому за серию побед. Турниры сумо проводились в помещениях, похожих на театры, где у входа воздвигали башню, откуда раздавались звуки барабана во время борьбы.
Эта башня указывала, что собрание людей происходит с разрешения властей. Начиная приблизительно с 1780-х годов состязания сумо длились на протяжении десяти дней при ясной погоде; поскольку они проходили не под крышей, дождь вызывал временную приостановку. Тогда, как и сейчас, борцы сумо отличались могучим телосложением и пользовались у публики большим почетом не только у мужчин, но и у женщин, не говоря уже о даймё и самом сёгуне, которые тоже были среди их поклонников.
В Японии времен Токугава были интересные противоречия. С одной стороны, правительства, центральное и местное, постоянно издавали эдикты, ограничивающие свободы населения, но, с другой стороны, казалось, жители зачастую поступали в основном так, как считали нужным. Сельским жителям не позволялось оставлять свою землю, тем не менее они постоянно мигрировали в города; в больших городах делались попытки контролировать одежду и почти все другие аспекты жизни, но тот факт, что такие директивы издавались снова и снова, указывает на их неэффективность. Одно было ясно: когда
