быстро, отбрасывая каждую сову — да, точно, она вырезала сов! — после того, как заканчивала вырезать. И тут же принималась за следующую. Куча нарезанной бумаги окружала ее, отражая свет фонаря. Она работала сосредоточенно, раскачиваясь на пятках. Гвин отпрянул от окна.
— Элисон, — тихо позвал он. — Это я, Гвин. — Свет в домике погас.
— Элисон!
Он подбежал к двери.
— Элисон. Это я. Не бойся. — Ответа не было.
— Элисон!
Он открыл дверь. Внутри была полная тьма, он не видел ничего.
— Элисон. Не глупи. Я пришел помочь тебе. Элисон, я уже вошел. Зажги фонарь.
— Уходи.
— Эли…
Он оперся рукой о дверь.
— Уходи.
В темноте послышался шум, похожий на хлопанье крыльев или, скорее, на сухие звуки, производимые гремучей змеей.
— Элисон. Я здесь.
— Нет. Уходи.
Угроза в ее голосе удивила и испугала его. А еще стук посуды из того же угла.
— Не надо, Элисон. Остановись!
— Уходи. — Тарелки звенели.
Гвин прыгнул в темноту.
Он толкнул Элисон плечом, схватил за руки, прижал их к ее бокам. Она боролась с ним, вырывалась, пыталась ударить. Он не отпускал ее… Тарелки падали и крошились у них под ногами…
Гвин сжимал руки Элисон, пока та не перестала сопротивляться. Тогда он отпустил ее и услышал, как она плачет в темноте.
Он нащупал фонарь, зажег.
— Ты в порядке? — спросил он.
— Да.
— Извини, если сделал больно, но я должен был заставить тебя прекратить это.
— Почему?
— Почему? Ты не знаешь сама?
— Мне нужно было продолжать, — сказала Элисон. — Я так себя чувствовала… так… И лишь от этого мне делалось легче. Когда я их вырезала…
— Легче? — переспросил Гвин. — А что?.. И почему вообще?..
— Я не могу объяснить, — сказала Элисон. — Такое чувство, что сейчас взорвусь… лопну. Но если сделаю картинку, то весь заряд… все плохое… уйдет… туда… Я почти уже закончила. Осталось немного… Гвин…
— Нет, — сказал он. — Брось их, иди ложись спать.
— Я не могу. Они сидят во мне… Пожалуйста, дай окончить, и тогда я пойду домой.
— Как ты все это можешь объяснить? — спросил Гвин. — Книжка, которая полетела в меня? Тарелки… они так мучают мою мать?.. Помоги понять хоть что-то…
— Откуда я знаю?.. Это не объяснить… чувствую только — жуткое напряжение… внутри… И еще злость. И страх… И еще что-то… Как будто вся кожа натягивается и вот-вот…
— У тебя такое бывало раньше, до всех этих сов?
— Нет же… никогда.
— Значит, ты должна прекратить! Разве не ясно?
— Но я не могу, Гвин. Ты не понимаешь, как это… Я обязана закончить.
— Сколько тебе осталось?
— Я делала последнюю. Пожалуйста, Гвин… Потом я усну. Я так хочу спать…
— По тебе видно, — сказал Гвин. — Ладно. Но обещай…
— Обещаю…
Элисон снова взялась за ножницы.
Она стала вырезать из бумаги рисунок, заготовленный раньше, — довольно грубые очертания совы, без особых деталей, но по которому фазу можно было сказать, что это именно сова, а не что-то другое.
— Вот, — проговорила она, закончив. — Теперь срисовала с каждой тарелки. Весь сервиз.
— Дай, пожалуйста, ножницы, — сказал Гвин. — Пусть будут у меня. Эту сову я могу взять?
— Да, — ответила Элисон. — Делай с ней, что хочешь.
Гвин сложил рисунок, сунул в карман.
— Теперь пошли домой.
Он положил ладонь на ее рукав. Элисон вся дрожала, зубы у нее стучали.
— Идем же. Ты совсем того, старушка. — Она ухватилась за его плечо обеими руками.
— Я так боюсь. Помоги мне… Все ужасно… Я не знаю… Пожалуйста… Гвин… Я боюсь… Гвин…
— Я здесь, — сказал он. — С тобой. Чего ты боишься?
— Всего… Чувствую, как… Не могу объяснить… Это как будто… Нет, не могу.
— Ты все время говоришь «не могу, не могу». Как же я пойму? Ты должна попробовать.
— У меня нет слов!
— Попробуй!
— Ну… как будто везде опасно… И я не знаю, где я… «Вчера», «сегодня», «завтра» — эти слова ничего не значат… Их нет, и в то же время они где-то поджидают… Я не знаю… Не могу…
— Давно у тебя так?
— Не знаю.
— Со вчерашнего дня?
— Не знаю. Не знаю, что значит «со вчерашнего».
— И это тебя пугает?
— Не только это, — сказала Элисон. — Все остальное… Хочется плакать и смеяться одновременно…
— Звучит как-то непонятно. Как в заумных книжках.
— Я знала, ты не поймешь. Это невозможно объяснить… Гвин… Мне очень страшно. Я боюсь выходить.
— Выходить? Откуда?
— Отсюда. Из этой хижины.
— Что тебя там пугает?
— Все…
— Перестань! — резко сказал Гвин и тряхнул ее. — Это уже называется истерика, старушка! Пошли домой, и ты ляжешь спать.
— Гвин! Нет! Я не могу! Здесь я в безопасности!
— Ты не можешь провести все свои дни в курятнике на колесах, — сказал Гвин. — Так ты совсем разучишься двигаться… Думай о чем-нибудь обычном… Например, о копченой селедке.
— Ох, Гвин!
Элисон почти рассмеялась.
— Я не шучу. Если все страшно, думай о самых простых вещах. О селедке, например.
Гвин взял Элисон за руку, толкнул спиной дверь. Он увидел, что она застывшим взглядом смотрит в раскрытый проем.
— Гвин!
— Копченая селедка… Помнишь? — сказал он, улыбаясь.
— Гвин! Да посмотри же!
Он посмотрел. Улыбка сошла с его лица.
В конце дамбы, под деревом, у самых ворот пастбища, высился столб света. Он был довольно широк,
