— Он не мог ее нарисовать!
Гув продолжал, как бы не слыша Гвина.
— Он тоже не знал покоя перед тем, как умереть. Понимаешь, мой дед и дядя — они были благородными людьми. Думали, что смогут приручить ее… Смогут положить конец бедам нашей долины. Но они сделали ее совой… совой… И она вылетела на охоту… Тогда они решили запереть ее… в тарелках… в стене… Похоронить ее…
— Уф… — произнес Гвин. — А какое отношение имеете вы ко всему этому… И ваш дед, и дядя?
— У нас та же кровь, — отвечал Гув. — Мы должны все это нести… терпеть. Но предки не должны делать так, чтобы из-за них страдали потомки… Когда я забрал силы у дуба, у ракитника, у таволги и сделал ту женщину, это была большая ошибка… большое зло… Эти силы не должны иметь душу… не должны думать… Грехи одних падают на других…
— Ох, Гув! У вас все перемешалось. Вы рассказываете мне истории из книжек… Сказки… саги… О древних временах, когда был такой человек по имени Гвидион, который создал девушку Блодведд. Он, а не вы, Гув… Вам надо встряхнуться, мистер Гув, и отделить то, что вы знаете из жизни, от того, что читали или слышали от кого-то. А то у вас в голове такая каша! Никого вы не делали из цветов! Ни вы, ни ваши родные! И ваш дядя не рисовал эту картину…
— Что я знаю? — проговорил Гув, и Гвин испугался, увидев страх в его глазах. — Что могу знать?.. Я знаю больше, чем знаю… И не знаю того, что знаю… Тяжело все это… Тяжело…
— Гув! Перестаньте играть в простака! Они ведь думают, вы правда ненормальный. Роджер даже просил отца выкинуть вас.
— Они ничего не смогут, — сказал Гув.
— Смогут. За милую душу, если захотят, если им будет надо, — сказал Гвин. — Ну же, Гув! Не притворяйтесь, пожалуйста, не рассказывайте сказок о свиньях богача и о лошадях, которых вы сделали из поганок. Это ведь истории про Гвидиона, а не про вас. Элисон читала в книжке, и, когда Роджер говорил про то, что услышал от вас, она вспомнила… Одно дело хранить все эти высохшие сказания, и верить в них, и рассказывать туристам — особенно если за них платят, верно?.. А совсем другое — пугать этим людей, тем более новых хозяев. Они же выгонят вас в три шеи. Здесь не ваша собственность, старина.
— Не моя? — сказал Гув. — Пускай их имена записаны в книгах закона, но здесь моя земля, мои горы, моя долина, И песня кукушки — моя, и ягоды, и кустарник… И темнота в пещере — моя.
— Но вы ничего с ними не сделаете! Никуда не заберете! — Гвин рванулся в дверь мимо Гува. — Пустите меня, слабоумный чурбан!.. И сделайте наконец ту крышку для люка на чердаке!.. Мать просила!..
13
— Сегодня ты что-то неважно выглядишь, Эли, — сказал Клайв. — Ты вполне здорова? Не надо все принимать близко к сердцу. Любой маленький скандал… Это не к лицу юной леди.
— Я себя чувствую нормально, спасибо, — ответила Эдисон. — Просто еще не вполне проснулась. У меня всегда так, если слишком много сплю.
— Сказать старушке Нэнси, чтобы сварила тебе яйцо? Или подогрела что-нибудь? Мы долго держали твой завтрак, но боюсь, он все равно остыл.
— Нет, спасибо, Клайв. Все в порядке. Лучше я выйду подышу свежим воздухом.
— Прекрасная мысль, — сказал Клайв.
— А где Роджер? — спросила Элисон.
— Внизу в каморке со своими пленками. Проявляет, печатает, не знаю что… Просил его не беспокоить. Заперся там на сто замков, чтоб ему не мешали. Знаешь этих сумасшедших фотолюбителей?
— Да, — сказала Элисон. — Пойду немного пройдусь.
— Помнишь, о чем тебе говорила Маргарет?
— Да, Клайв. А что?
— Она беспокоится о тебе… О твоем настроении. Как ты… Ну, понимаешь, в общем?
— Да, Клайв.
— Хочет, чтобы ты чувствовала себя счастливой… И я… я тоже хочу.
— Спасибо, Клайв. Ты очень добр… Увидимся за ленчем…
— Пока, старушка, — сказал Клайв.
Эли сон пошла по тропе вдоль реки. День обещал быть жарким, но под деревьями было прохладно. Тропа сворачивала на болото, туда, где стояла та самая «куриная» избушка. Недалеко от нее, за поворотом, на большом пне сидел Гвин.
— Салют, — сказала Элисон.
— Салют.
Элисон присела рядом на камень.
Гвин показал в сторону деревьев на склоне.
— Видишь, между ними темная полоска, которая идет вверх? Это старая торфяная дорога. Каждое лето люди из долины поднимались по ней, чтобы нарезать торф. Четыре дня подряд резали.
— А как доставляли вниз? — спросила Элисон без особого интереса.
— Лошадьми.
— Тут такая крутизна.
— Они возили на санях, представляешь?.. А видишь вон там, за рекой, вроде шрама? Старая каменоломня. Оттуда брали камень для домов. Хороший камень только на том берегу, здесь — плохой. Посмотри на мост, когда пойдешь в магазин. Он сделан из этого камня и весь уже искрошился. А дом стоит как новый, видишь? Потому что для него брали камень с той стороны.
— Хотела бы знать так, как ты, — сказала Элисон. — Здесь все для тебя родное.
— Для меня? Да я первый раз в жизни в этих местах.
— В том-то и дело. Приехал всего неделю назад и уже знаешь все так, как будто всегда тут жил. А я всю жизнь проводила здесь каникулы — и ничего не знаю. Потому что ты свой, а я чужая… Я как те девушки на модных фотографиях в журналах — им безразлично, где фотографироваться: посреди поля, на горе, у моря. Везде выглядят потрясно, но это все не их… чужое… Также и я.
— Здесь твой дом, — сказал Гвин.
— Какое это имеет значение сейчас?
— Давно ваша семья его купила?
— Понятия не имею. Отец получил его в наследство от двоюродного брата, который погиб.
— Когда?
— Ой, сто лет назад. Меня еще на свете не было. Я видела его на снимках. Очень красивый. Звали Бертрам.
— Но это сейчас ваш дом?
— Да, наверное.
— А кто же им занимается? Твоя мать или кто?
— Мама и Клайв, кто же еще?.. Да в чем дело? Почему ты спрашиваешь?
— Беспокоюсь за Гува, — сказал Гвин. — Они его не выгонят, как думаешь?
— Поговаривают об этом. Но ведь больше некому тут смотреть за домом. Клайв боится, что Гув может стать опасным. А по-твоему?
Гвин покачал головой.
— Точно не знаю. Что-то в нем есть странное, и в то же время он может говорить совсем нормальные вещи. Но говорит так бессвязно, даже если по-валлийски, что трудно понять.
— Про что?
— Я сейчас чувствую себя не очень, потому что у меня утром был с ним разговор, и я жутко разозлился… даже толкнул его. Но потом подумал, что во многом он, наверно, прав.
