– Привет, сеньор изобретатель, – сказал Миллер.
– Это ты, Карло? – хриплым от испуга голосом спросил Ильерасагуа, не отвечая на приветствие.
– Как видишь.
– Уходи! – замахал руками Ильерасагуа. – Я не смогу тебя спрятать. С прошлым покончено. Если тебя здесь найдет народная полиция…
– Я освобожден, – перебил Миллер. – Документы в порядке. А для тебя, чтобы не скучал, скоро будет новое порученьице…
– А кто мне заплатит за сырье и работу? – спросил угрюмо Ильерасагуа.
– Орландо Либеро тебе заплатит. Ты только расскажи ему, как делал с приятелями подпольно гранаты, которые лопались потом на улицах Санта-Риты, и он отвалит тебе – будь здоров!
– Ладно, приходи дня через два.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Иван Талызин ехал к месту назначения – на медеплавильный комбинат, еще как следует не отдохнув после долгой дороги. Аэропорты семи городов, где делал посадку самолет, смешались в голове в один – беспокойный, гудящий, прошитый неоновыми молниями реклам и указателей, с душными залами, где звучит насморочный голос дикторши, объявляющей посадку, прибытие самолетов, перемену в рейсах и сводки погоды.
Последний перелет перед Санта-Ритой…
Позади остались серые пески раскаленных пустынь, горные хребты, укутанные в вечные снега, огни ночных городов – словно россыпи драгоценных камней на бархате ночи.
Наконец пилот объявил по радио:
– Самолет пересек государственную границу Оливийской республики!
Иван много узнал в Москве об этой стране, о ее президенте, о широких начинаниях Орландо Либеро, о задачах, которые ставит и решает республика, несмотря на бешеную злобу правых элементов.
На медеплавильный комбинат из столицы Талызина сопровождал смуглолицый молодой паренек. Иван сразу же почувствовал к нему симпатию.
– Меня зовут Хозе, – сказал паренек с белозубой улыбкой, отворяя перед Иваном дверцу старенького «пикапа» с брезентовым верхом.
Хозе вел машину лихо и бесшабашно. Они неслись по улицам Санта-Риты, почти полностью пренебрегая правилами уличного движения.
Промелькнул отель, в котором Иван ночевал, затем мрачное здание бывшего Комитета общественного спокойствия. Вскоре дома стали пониже, улицы – поуже.
– Я знаю, ты русский, – сказал Хозе.
– Русский, – с улыбкой подтвердил Талызин.
– У каждой страны есть свой поэт, – продолжал Хозе после паузы. – У вас Пушкин. У нас Рамиро Рамирес. Я многие его стихи знаю наизусть…
– Я тоже знаю Рамиреса.
– О! – Хозе с уважением посмотрел на Ивана.
Машина вылетела на мост. Под колесами гулко загрохотали старые бревна. Талызин посмотрел на желтые волны реки.
– С этим мостом связано начало одного из важнейших революционных событий нашей страны, – чуточку торжественно произнес Хозе, кивнув в окно. – Когда-нибудь я расскажу об этом.
– Кем ты работаешь?
– Машину вожу с медными слитками. Тридцать тонн.
– Хорошо идет работа на руднике?
– Да как сказать… – неопределенно протянул Хозе. – До последнего времени все было как надо. А сейчас стало неспокойно…
Город кончился. Дорога все время ползла в гору. Постепенно менялся пейзаж. Округлые холмы, покрытые незнакомой Талызину растительностью, все чаще переходили в голые каменистые скалы.
Иван жадно глядел по сторонам, словно губка впитывая впечатления. Ему казалось, что когда-то давно он уже бывал здесь. Быть может, это чувство было связано с тем, что он много читал об Оливии.
Глубоко в ущелье мелькнул целый лес труб. Дым, скученный в одно огромное облако, был неправдоподобно зеленого цвета.
– Плавят медь. – Хозе откинул волосы со лба и, уверенно крутя баранку, негромко продекламировал:
Утоли мои печали,
Пламенеющий закат,
Дерзко всхолмленные дали
И медеплавильный чад…
– Чьи это стихи? – спросил Иван.
