морозцем. Сырой воздух бодрил, вливаясь в легкие.
Иван сложил парашют, тщательно закопал его, замаскировал и, кое-как сориентировавшись по карте при скудном синем свете фонарика, двинулся в путь.
По легенде – и соответственно одежде – он был крестьянским парнем, который из села пробирается в Варшаву на заработки. Однако в надежности документов он не был уверен.
Талызин пересек перекопанное картофельное поле и, мысленно проклиная несусветную грязищу, добрался до околицы села. Избы, обнесенные худыми оградами, стояли поодаль друг от друга. Выбрав домик победнее, Иван толкнул калитку.
На стук долго никто не отвечал. Дом казался нежилым.
– Кто там? – послышался наконец встревоженный женский голос.
Дверь приоткрылась. В проеме, освещаемая слепым каганцом, показалась пожилая женщина в платке.
Талызин сказал, что зовут его Яном, дома есть нечего, пробирается в столицу, да вот сбился с дороги в темноте, будь она неладна.
Женщина молча оглядела его с головы до ног.
– Что ж на крыльце-то стоять, избу выстуживать? Проходи в комнату.
Тон ее был ворчлив, но глаза смотрели без неприязни.
Гость не заставил себя упрашивать.
В избе было бедно, но чисто. Хозяйка внесла каганец в комнату, усадила Талызина на лавку, под иконы.
– Кто еще в доме? – спросил он у женщины, которая возилась у трубки, чтобы приготовить чай.
– Одна я, сынок, – обернулась она, и Талызин подумал, что хозяйка вовсе не стара: видно, горя да нужды пришлось хлебнуть. – Муж и сын у меня в армии. – Вздохнув, она бросила взгляд на фотографии в рамках, висящие на стене.
– Немецкой? – вырвалось у Талызина.
– Польской, – поправила она.
– Где она, наша армия? – удивился Талызин.
– Русские формируют ее, на своей территории.
– А ты откуда знаешь?
– Добрые люди говорили. Все весточки жду, пока ничего нет. Наверно, их там в секрете содержат. Да и какая почта сейчас? Может, с оказией письмецо пришлют? Как думаешь, Ян?
– Должны прислать, – кивнул Талызин. Ему припомнились глухие слухи о страшной судьбе польского соединения, которое формировалось под Катыныо, где давно уже находились немцы.
Почаевничали.
Когда стенные часы с кукушкой негромко пробили полночь, женщина поднялась из-за стола и сказала:
– Поднимайся, Ян, на чердак. На соломе там переночуешь. У дымохода не холодно. А утром двинешься, куда тебе надо. Я бы в комнате тебя положила, да опасно: староста у нас вредный, чужаков не любит. Лучше поостеречься.
Преодолев скрипучую лестницу, он откинул люк и нырнул в пахучую темноту чердака. Пахло сухой травой, застоявшейся пылью, полевыми мышами, – пахло забытым детством.
Подсознательная тревога не отпускала, хотя вроде оснований для этого не было. И по-польски общался недурно – во всяком случае, хозяйка ничего не заподозрила. Еще посетовала, что он, такой молоденький, вынужден мыкаться по свету в поисках куска хлеба. И окна были плотно занавешены…
Вдали послышалось тарахтенье мотоцикла. Он подскочил к слуховому окошку. Через несколько мгновений мотоцикл уже пыхтел у ворот. От удара они распахнулись, и машина, сыто урча, остановилась у самого крыльца.
Он оказался в мышеловке. Видимо, кто-то все же заметил, как он пробирался через поле, и сообщил в комендатуру.
Из-за туч выглянула луна, и Талызин разобрал, что на мотоцикле было двое. Один остался за рулем, второй выскочил из коляски и забарабанил в дверь.
– Где пришлый? – спросил он грубо, когда хозяйка вышла на крыльцо.
– Откуда у меня чужие? – пожала плечами крестьянка. – Сами знаете, пан староста, одна я живу.
Староста грязно выругался и, оттолкнув ее, вошел в дом. Тот, что остался, щелкнул зажигалкой, закурил – Талызин ясно видел внизу, под собой, красный огонек. Оба приехавших были вооружены.
Снизу, сквозь чердачный пол, доносились выкрики, грохот передвигаемой мебели.
Стараясь не стукнуть, Талызин до отказа распахнул чердачное окно и, примерившись, выпрыгнул прямо на огонек самокрутки. Упав на жандарма, он схватил его за горло так, что тот и пикнуть не успел. В следующее мгновение заломил жандарму руку и столкнул его наземь. Дело решали секунды. Он нажал газ, развернул мотоцикл и ринулся в ворота, которые оставались распахнутыми.
Это была сумасшедшая гонка. Сзади послышались крики, беспорядочная стрельба, несколько пуль просвистело над головой. Он вихрем пересек поле, которое пешком миновал час назад, и углубился в редкий перелесок. Крики и выстрелы постепенно затихли в отдалении.
