Однажды, стоя на троллейбусной остановке, Талызин набрался храбрости и предложил проводить Веронику Николаевну домой – портфель ее в этот день был особенно тяжел.
– Вот кстати, – просто согласилась она, – а то у меня зачетные работы всего второго курса.
Троллейбус долго петлял, но Талызин плохо следил за его маршрутом. Так сильно он волновался, быть может, лишь тогда, когда пытался проникнуть в лагерный госпиталь к пленному французу. «Если я и преувеличиваю, то самую малость», – улыбнулся Талызин пришедшему сравнению.
– Чему вы улыбаетесь? – спросила Барановская.
– Вспомнил прошлое.
– Смешное?
– Не сказал бы…
Она еле заметно пожала плечами, но промолчала.
Они вышли на последней остановке.
В воздухе пахло почему-то талым снегом, хотя зима была в разгаре. И еще чем-то горьковатым, полузабытым, отчего у Талызина защемило сердце. Внимательно приглядевшись, можно было заметить, что весна исподволь готовит позиции для первого броска, хотя до него было еще далеко. Почки деревьев начинали набухать.
На дороге им попалась даже лужица, подернутая тонкой коркой льда.
– Неужели оттепель при таком морозе? – удивился Талызин, обходя сизую лужу.
– Чудес на свете не бывает, Иван Александрович, – вздохнула Барановская. – Линию ТЭЦ вчера прорвало.
– Правду говорят: Москва – большая деревня, – сказал Талызин, оглядывая низкие бревенчатые домишки, выстроившиеся по обе стороны улицы. – Даже не верится, что это столица.
– За несколько лет до войны здесь и была деревня, – ответила Барановская. – Город растет. Говорят, по генеральному плану все эти домишки будут снесены, и люди получат городские квартиры со всеми удобствами.
Они свернули за угол, направились к дому, отступившему за палисадник.
У калитки остановились.
– Спасибо за то, что проводили, Иван Александрович, – сказала Вероника Николаевна, забирая портфель. – К себе не приглашаю: Сергей мой немного простужен, хандрит…
Они попрощались, и он пошел к остановке.
Сделав десяток-другой шагов, Иван остановился, оглянулся: Вероника Николаевна, стоя у крыльца, старательно счищала веником снег с обуви. В освещенном окне одноэтажного дома мелькнуло лицо пожилой женщины.
Всю обратную дорогу Талызин ругал себя за нерешительность. Даже не выяснил, кто такой Сергей – сын, брат?.. Или муж?.. А она произнесла «Сергей» так, словно Талызин знает весь состав ее семьи.
Каждый телефонный звонок Талызина вызывал в душе Андрея Федоровича тревожное чувство. Но ведь не скажешь же ему, в самом деле: не звони, мол, мне. Сказать такое – значило бы потерять, черт возьми, всякое уважение к себе!
И он, беседуя с Иваном, обменивался с ним ничего не значащими фразами, спрашивал о здоровье, как подвигается учеба в институте и на курсах, не надумал ли жениться – давно пора, и тому подобное. Хорошо еще, Талызин не имел привычки называться по телефону, хотя, в сущности, это мало что меняло.
Из памяти Андрея Федоровича, не выходил последний разговор с наркомом внутренних дел. Он встретился с Берией в комнате президиума, в перерыве совещания.
– Давно не вижу тебя, Андрей Федорович, – произнес нарком. – В подполье, что ли, ушел?
– Работы много.
– Работы всегда много. – покачал головой Берия. – Это не оправдание.
– Разве мне пора оправдываться?
– Шутка, – сказал Берия без тени улыбки. – А вообще-то, у меня к тебе несколько вопросов накопилось, по твоему ведомству. – Берия взял его под локоть и отвел в сторонку.
– Я слушаю.
– Пора бы нам заслушать твой отчет. Ко мне просачивается информация, что либеральничаешь ты там у себя, в Управлении. – Берия искоса бросил на него взгляд и продолжал: – Не собираюсь посягать на твою самостоятельность, но, с другой стороны, мы с тобой делаем одно, общее дело. Кое-где поговаривают, война, мол, кончилась, можно отпустить гайки. Пусть народ вздохнет немного. Так?
– Так.
– Нет, не так! – повысил голос Берия. – Эти слухи распускают враждебные элементы, и мы искореним их, пусть никто в этом не сомневается! Кто не слеп, тот видит, что из горнила войны наш народ вышел более монолитным, чем прежде. Но для этого пришлось крепко потрудиться. И, между прочим, кое-кому не мешает напомнить, что враг не дремлет, он только обличье поменял. Так что демобилизовываться мы не имеем права. Наоборот, жесткость нужна. Жесткость! – повторил Берия понравившееся ему словцо.
Нарком налил себе нарзана, сделал глоток и продолжал, снова взяв собеседника за локоть.
– Мы ни на минуту не должны забывать тезис вождя: по мере продвижения нашей страны к социализму происходит обострение классовой борьбы. Надеюсь, ты в своей практике не забываешь об этом?
