Шхуна направилась па север через Южно-Китайское море к сделала остановку в Маниле, чтобы взять свежий провиант и воду, В порту, пользовавшемся дурной славой, опиумный курьер запаниковал, и Тристан поставил на палубе двух кубинцев и Асгарда с охотничьими винтовками. Потом он спустился в каюту, написал короткое, но роковое письмо Сюзанне (Твой муж навсегда мертв, пожалуйста, выйди за другого) и отправил его с капитаном быстроходного парохода – он познакомился с ним, когда отправился с мексиканцем в загул. Перед самым рассветом, по дороге к шхуне, уже у порта, на них напали четверо бандитов, и они вполне могли погибнуть, но одного обезоружил мексиканец, а Тристан схватился с самым крупным. Мексиканец отсек своему голову его же собственным мачете, а остальные, кроме того, которого душил Тристан, удрали. Тристан был ранен в ногу – глубокий разрез сбоку колена рассек связку. Мексиканец наложил жгут, они с песнями добрались до лодки и впрохмель догребли до шхуны. Асгард промыл и зашил рану кетгутом, сочинив узлы на сухожилии. Пока они доплыли до Гавайев, рана зажила, но с этих пор Тристан чуть прихрамывал.
Никто, кроме его команды бродяг, не знает толком о последующих шести годах Тристана – лишь некоторые детали, и они интригуют как раз своей отрывочностью. Мы знаем, что он приплыл в Сан- Франциско, потом отправился на юг, в Панаму, надеясь пройти новым каналом, но оползень у Гейт-ленд- Ката временно преградил проход, так что он обогнул мыс Горн и в Рио поставил маленький вспомогательный паровой двигатель. Потом шхуна три года более или менее стабильно работала в Карибском море, перевозя товары с острова на остров, от Багам до Мартиники и Картахены. Тристан купил маленькое ранчо на Исла- де-Пинос, потом, в последний год войны, предпринял еще одну эскападу по заданию британского правительства. Он обогнул мыс Доброй Надежды и прибыл в Момбасу, где взял на неделю женщину народности галла, но она боялась качки и была высажена в Занзибаре с мешочком золота. Он повторил свой рейс на восток со слоновой костью и опиумом: Сингапур – Манила – Гавайи – Сан-Франциско, потом, в конце 1921 года, снова на юг и через свободный канал – в Гавану, где Асгард и остальная команда, кроме мексиканца, с ним расстались. Несколько месяцев он провел на своем ранчо, а вернувшись в Гавану, узнал, что дед умер пять лет назад, отец перенес удар и просит его приехать домой, чтобы повидаться перед смертью, Тристан и мексиканец наняли новую команду и приплыли в Веракрус, где мексиканец, имея уже достаточно денег, мог выкупить свою жизнь у властей. Тристан оставил шхуну на его попечение, а сам верхом и поездом поехал на север и в апреле 1922 года явился домой, все еще обгорелый, хмурый, безутешный, взирая на мир самым холодным в мире оком.
Не нам постичь безмолвную радость отца, когда он и Удар Ножа, сидя на веранде теплым апрельским днем, слушали по радио симфонию и увидели лошадь Тристана, пробирающуюся между талыми сугробами по дороге к воротам. Тристан соскочил с лошади, поймал отца, который упал к нему в руки с веранды, и повторял: отец, отец, – снова и снова, но старик был вправду безмолвен теперь из-за удара. Индеец смотрел в небо и впервые в жизни лил слезы, такие жгучие, что нам не постичь их, так же как радость отца. Удар Ножа запел. Декер прибежал из загона, и они с Тристаном одновременно попытались поднять друг друга. На шум вышла из кухни Кошечка и хотела поклониться, когда Тристан ее обнял. Шестнадцатилетняя девушка с косой и в мужской одежде появилась из-за угла, держа в руке уздечку, – обветренная, но смуглая не совсем по-индейски. Она смотрела на Тристана, но, когда он поймал ее взгляд, ушла. Декер сказал, что это его дочь Изабель, только она застенчивая.
Кошечка зарезала и освежевала весеннего ягненка, развела костер за кухней и стала жарить. Они сидели на веранде, пили, но большей частью молча. Ладлоу мелом писал вопросы на грифельной доске. Он поседел, но держался прямо. Декер посмотрел вдаль и сообщил, что мать Тристана в Риме, потом помолчал и, словно бы вспомнив, добавил, что Альфред и Сюзанна в прошлом году поженились, сейчас они в долгом, но запоздалом свадебном путешествии по Европе, а лето проведут на мысе Антиб. Тристан не выразил интереса, и Декер с облегчением сделал большой глоток. Тристан обошел лужайку, сказал, что хочет немного прокатиться и надеется, что они не перепьются до обеда.
Он быстро поехал вверх по ручью к роднику в тупиковом каньоне. С могилы Сэмюела еще не стаял снег, а когда он подъехал и спешился, с камня взлетела сорока. Она поднималась к вершине горы над его головой, и он следил за невидимым узором ее воздушной трассы. Он решил, что мало смыслит в могилах: могила у него под ногами – это только снег, земля и камень, потускневший от непогод. По дороге к дому он посмотрел, как Изабель чистит трех весенних жеребят на солнце. Декер звал ее 'Вторая', чтоб не путать с матерью Тристана. Тристан спросил ее, где барсук, и она сказала, что он пропал, но его дети еще живут за садом. Она отвела его в сарай и показала щенка эрделя, которого ей подарил на день рождения Ладлоу. Щенку было всего десять недель, но он пошел на Тристана, рыча; Тристан подхватил его и успокаивал, пока тот не начал жевать ему ухо. Тристан внимательно посмотрел на девушку – она вспыхнула и потупилась.
За обедом Ладлоу торжественно разрезал ягненка, потом написал на доске: 'рассказывай' и подал доску Тристану. Подобно многим, кто испытал приключения, хотя не искал их, а только движим был беспокойством тела и духа, Тристан не видел ничего особенного или исключительного в прошедших семи годах. Но он точно понимал, что хотят услышать за столом, и, не скупясь, рассказывал ради отца: об обезглавливании филиппинского бандита; о тайфуне у Маршалловых островов; об анаконде, которую спьяну купил в Ресифе и она так крепко обвила мачту, что невозможно было оторвать, пока ей не предложили поросенка; о красоте лошадей, которых он препоручил своим матросам на Кубе; о том, как в Сингапуре едят собак, – это шокировало всех слушателей, кроме Ножа, который спросил Тристана об Африке. После обеда Тристан раздал подарки из седельных мешков – на индейца надел ожерелье из зубов льва, и тот через несколько дней отправился в трехдневную поездку к Форт-Бентону, показать ожерелье Тому-Кто-Видит-Как-Птица. Поддавшись порыву, Тристан дал Второй рубиновый перстень, предназначавшийся матери, – надел ей на безымянный палец и поцеловал в лоб. Стол затих, Кошечка хотела вмешаться, но Декер ее успокоил.
Вечером, когда все легли спать, Тристан далеко ушел по пастбищу: снежные наметы призрачно белели под луной, а на западе виднелись, еще белее, вершины Скалистых гор. Он послушал лай и тявканье койотов, гнавшихся за кем-то, изредка взвывая. А у загона услышал плач щенка, вошел в сарай и поднял его. Понес в дом, к себе в комнату, положил на оленью шкуру и соорудил ему из одеяла гнездо от ночной стужи. Среди ночи щенок зарычал, Тристан проснулся и при лунном свете из окна увидел Вторую, стоящую в ногах кровати. Он протянул к ней руку, и через некоторое время они, сплетясь, уснули сном без сновидений, и все одиночество стаяло наконец с земли.
Жизнь Тристана как будто шла во времени ступенями по семь: теперь его ждало семь благодатных лет, период жизни, не похожий на все другие и относительно счастливый – настолько, что и в далеком будущем он оборачивался к этому времени; подробности книги дней, письмена, раскрывавшиеся медленно, так что каждая страница переворачивалась с некоторым нетерпением. Благодати не бывает в пустоте, и для него это были по большей части люди, которые дали ему свет и тепло, люди, которых он любил, но, уезжая, едва ли воспринимал как людей; однако в то первое утро, когда Вторая надела ночную рубашку, поцеловала его и вышла из комнаты, он ясно видел их через окно: сперва громкий непонятный шум вдали на выгоне, потом источник его – прыгающий по камням среди грязи 'форд-Т', за рулем – Удар Ножа, рядом с ним прямой Ладлоу в своем одеяле из бизоньей шкуры. Декер в кепке курил на солнышке, прислонясь к сараю, и чесал герефордскому быку нос, просунутый между досками ограды; Кошечка сыпала зерно курам и пятку гусей и отгоняла щенка, бегавшего за курами. Когда Тристан спустился к завтраку, дровяная плита дышала теплом и солнечный свет лился через окно с видом на долину. Вторая налила ему кофе, а он заглянул в фаянсовую миску с сельдью, которую обожал Роско Декер, и зацепил кусок вместе с маринованным луком. Вторая подала жареную форель, пойманную на заре индейцем. Вторая стала мыть посуду после завтрака, он посмотрел на ее спину, на черную блестящую косу и закрыл глаза. Пол под ним качнулся, как палуба, от селедки пахнуло бодрящим морским запахом северного отлива. Он открыл глаза и с улыбкой спросил
