мраморныхъ гробницахъ, а грубое, челов?ческое лицо, изъ?денное пылью, дождемъ и солнечнымъ св?томъ жизни, и лицо, которое пріобр?ло свое выраженіе, не созерцая умиленнымъ окомъ зв?зды, а глядя съ любовью и см?хомъ на челов?ческія д?ла.
— Да, — согласился Б. — Можете и объ этомъ упомянуть. Это не повредитъ. А зат?мъ можете разсказать о представленіи и о своихъ впечатл?ніяхъ. Не опасайтесь, что они окажутся глупыми. Это увеличитъ ихъ достоинство. Глупыя зам?чанія почти всегда интересн?е умныхъ.
— Но зач?мъ же разсказывать обо всемъ этомъ? — сомн?ваюсь я. — Любой школьникъ въ наше время знаетъ о представленіи Страстей въ Оберъ-Аммергау.
— Вамъ-то что за д?ло? — отв?чаетъ Б. — Разв? вы пишете для школьниковъ? Вы пишете для мен?е просв?щенныхъ людей. Они будутъ очень рады узнать что-нибудь объ этомъ предмет? и, когда школьникъ вернется домой, потолковать съ нимъ, не ударивъ въ грязь лицомъ передъ его ученостью.
— Ну? — спрашиваетъ онъ немного погодя, — что вы думаете объ этомъ?
— Ну, — отв?чаю я посл? непродолжительнаго размышленія — я думаю, что пьеса въ восемнадцать актовъ и сорокъ слишкомъ сценъ; пьеса, которая начинается въ восемь часовъ утра и тянется, съ полуторачасовымъ перерывомъ для об?да, до шести вечера, — черезчуръ длинна. Мн? кажется, она нуждается въ сокращеніяхъ. Третья часть ея выразительна, трогательна и — чего могъ бы пожелать всякій любитель отечественной драмы, — возвышенна; но остальныя дв? трети утомительны.
— Именно, — отв?чаетъ Б. — Но мы должны помнить, что это представленіе не забава, а религіозное служеніе. Доказывать, что та или другая часть его неинтересна все равно что говорить, будто изъ Библіи сл?дуетъ выбросить половину, и передать всю исторію въ сокращенномъ вид?.
Вторникъ 27 (продолженіе)
— Сначала общій отзывъ о представленіи. Им?ете ли вы что нибудь противъ него съ религіозной точки зр?нія?
— Н?тъ, не им?ю, — возражаю я; — и даже не понимаю, какъ можетъ в?рующій христіанинъ что либо им?ть противъ него. Придавать христіанству таинственный, мистическій характеръ — значитъ отвергать его основную идею. Самъ Христосъ разорвалъ зав?су храма и вынесъ религію на улицы и рынки міра. Онъ былъ челов?къ. Онъ жилъ съ простыми людьми. Онъ умеръ какъ простой челов?къ. Современный критикъ назвалъ бы стиль его пропов?дей вульгарнымъ. Корни христіанства глубоко вросли въ житейскую почву, переплетаясь со вс?мъ обыденнымъ, мелкимъ, простымъ, повседневнымъ. Его сила въ простот?, въ его челов?чности. Оно распространилось въ мір?, обращаясь скор?е къ сердцамъ, ч?мъ къ головамъ. Если оно еще способно къ жизни и развитію, то будетъ подвигаться впередъ только съ помощью такихъ средствъ, какъ эти крестьянскія представленія въ Оберъ-Аммергау, а не барскими зат?ями и учеными разсужденіями.
— Толпа, сид?вшая вчера съ нами въ театр?, вид?ла Христа Назарянина ближе, ч?мъ могла бы Его показать имъ самая вдохновенная книга, ясн?е, ч?мъ могла бы Его изобразить самая пылкая р?чь. Они вид?ли скорбь на Его терп?ливомъ лиц?. Они слышали Его голосъ, взывавшій къ нимъ. Они вид?ли Его въ часъ такъ называемаго тріумфа, когда Онъ ?халъ по узкимъ улицамъ Іерусалима, среди восторженной толпы, махавшей пальмовыми в?твями и восклицавшей Осанна!
Они вид?ли Его, гн?внаго и негодующаго, когда Онъ выгонялъ осквернителей храма. Вид?ли, какъ чернь, минуту тому назадъ б?жавшая за нимъ, восклицая «Осанна!», оставила Его и примкнула къ Его врагамъ.
— Вид?ли важныхъ священниковъ въ б?лыхъ одеждахъ, раввиновъ и докторовъ, — великихъ и ученыхъ страны, собравшихся позднею ночью въ зал? Синедріона сговориться насчетъ Его смерти.
— Вид?ли Его вечерню съ учениками въ дом? Симона. Вид?ли б?дную любящую Марію Магдалину, омывшую Его ноги драгоц?ннымъ м?ромъ, которое можно бы было продать за триста динаріевъ и отдать деньги б?днымъ, — «и намъ». Іуда, такъ заботился о б?дныхъ, ему такъ хот?лось, чтобы вс? продавали свое имущество, отдавая деньги б?днымъ, — «и намъ». Да в?дь и въ нашемъ девятнадцатомъ стол?тіи часто и съ разныхъ ка?едръ и трибунъ приходится слышать голосъ Іуды, громящій расточительность и возстающій за б?дныхъ, — «и за насъ».
— Они присутствовали при разставаньи Маріи и Іисуса въ Ви?аніи, и долго-долго еще ихъ сердца будутъ замирать при воспоминаніи объ этой сцен?. Въ этой сцен? челов?ческой великой драмы захватываетъ вс?хъ насъ за живое. Іисусъ идетъ въ Іерусалимъ на страданія и смерть. Инстинктъ Маріи подсказываетъ ей это и она проситъ Его остаться.
— Б?дная Марія! Для другихъ Онъ — Христосъ, Спаситель челов?чества, посланный для искупленія міра. Для любящей Матери Маріи онъ Ея Сынъ: младенецъ, сосавшій ея грудь, крошечный мальчуганъ, котораго она укачивала на кол?няхъ, чья щечка прижималась къ Ея сердцу, чьи ножонки, топотавшія по половицамъ б?днаго домика въ Ви?аніи, наполняли Ея слухъ сладчайшей музыкой; Онъ Ея мальчикъ, Ея Сынъ; Она хот?ла бы схватить Его въ свои материнскія объятія и защитить отъ вс?хъ, даже отъ Неба.
— Никогда, ни въ одной челов?ческой драм?, мн? не приходилось быть свид?телемъ такой трогательной сцены. Никогда голосъ актрисы (а я вид?лъ величайшихъ актрисъ, если только есть въ наше время великія), не потрясалъ меня такъ, какъ голосъ Розы Лангъ, дочери бургомистра. То не былъ голосъ женщины, то былъ голосъ Матери, воплотившей въ себ? материнское чувство всего міра.
— Оливеръ Венделль Гольмсъ, въ «The Autocrat of the Breatfost Table», если не ошибаюсь, — говоритъ, что ему дважды случалось поддаться обаянію женскаго голоса, — и оба раза это были германскія женщины. Я не удивляюсь этому заявленію добряка-доктора. Я думаю, что челов?къ, который влюбится по голосу, уб?дится при ближайшемъ изсл?дованіи, что онъ принадлежитъ какой нибудь германской красавиц?. Я въ жизнь свою не слыхалъ такой прекрасной усладительной музыки, какъ голосовъ миловидной германской фрейленъ. Чистый, ясный, глубокій, полный н?ги и ласки, проникающій въ душу, онъ походилъ в?роятно на одну изъ т?хъ мелодій, о которыхъ грезятъ музыканты и которыхъ они никакъ не могутъ воспроизвести въ этой жизни.
— Когда я сид?лъ въ театр?, прислушиваясь въ удивительнымъ звукамъ голоса этой крестьянки, поднимавшимся и опускавшимся какъ ропотъ моря, наполнявшимъ огромное открытое зданіе рыдающими звуками, заставлявшимъ трепетать тысячи сердецъ, какъ в?теръ заставляетъ дрожать струны эоловой арфы, — мн? казалось, что я слышу голосъ «Матери міра», второй природы.
— Они вид?ли Его, какъ и раньше имъ случалось вид?ть на картинахъ, въ посл?дній разъ въ кругу учениковъ. Но вчера Онъ явился имъ не въ вид? н?мой, неподвижной фигуры, въ условной, безсмысленной поз?, а живымъ, любящимъ челов?комъ въ кругу дорогихъ друзей, посл?довавшихъ за Нимъ несмотря ни на что, и въ посл?дній разъ слушавшихъ отъ Него слова наставленія и ут?шенія.
— Они вид?ли, какъ Онъ благословилъ хл?бъ и вино, которое они вкушаютъ въ этотъ день въ память Его.
— Они вид?ли Его агонію въ Ге?симанскомъ саду, когда челов?ческая природа возстала противъ страданій. Вид?ли, какъ лицем?рный другъ Іуда предалъ его поц?луемъ. Увы! Б?дный Іуда! В?дь онъ любилъ Христа, по своему, какъ и вс? остальные. только страхъ б?дности заставилъ его предать своего Учителя. Онъ былъ такъ б?денъ, — такъ нуждался въ деньгахъ! Мы ужасаемся поступку Іуды. Дай Богъ, чтобы намъ не соблазниться на позорный поступокъ за н?сколько серебряныхъ монетъ. Боязнь нищеты всегда превращала и будетъ превращать людей въ негодяевъ. Мы рады бы были сохранить благородство, да «по нын?шнимъ временамъ» это немыслимо! Будь Іуда состоятельнымъ челов?комъ, онъ можетъ быть назывался бы нын? Святымъ Іудой, а не проклятымъ Іудой. Онъ не былъ дурнымъ челов?комъ. У него былъ только одинъ недостатокъ, — недостатокъ, который всегда отличалъ негодяя отъ святого, — онъ былъ трусъ, боялся б?дности.
— Они вид?ли Его, бл?днаго и безмолвнаго, на суд? первосвященниковъ, а потомъ у римскаго проконсула, между т?мъ какъ толпа — та самая, которая прив?тствовала Его криками «Осанна!» — вопила: «Распни Его! Распни Его!» — Они вид?ли кровь, струившуюся по Его лицу изъ-подъ терноваго в?нца. Они вид?ли Его по прежнему въ сопровожденіи толпы, изнемогающимъ подъ тяжестью креста. Вид?ли
