прислушалась к себе и с удивлением констатировала:
ничего не болит.
Американец, учуяв, что я пришла в себя, любезно поинтересовался:
— Как вы себя чувствуете?
— Я себя чувствую, — философски сообщила я, — и это прекрасно. Было бы еще прекрасней, если бы вы убрали свою руку с моей груди. Тяжело, — на всякий случай пояснила я, чтобы американец не перестарался.
Он руку убрал и тоже пояснил:
— Вынужден по частям вас греть, поскольку не хватает объема моего тела. На этот раз вы слишком переохладились. Боюсь, что вы мерзнете.
Опасения его были напрасны. Мне не было холодно. Напротив, тело мое горело, что даже настораживало.
— Вы ничего не чувствуете? — спросила я.
— Что именно?
— Потрогайте меня, потрогайте.
Он послушно потрогал и спросил:
— И что?
— Вам не кажется, что у меня жар?
— Нет, не кажется.
— Странно, — удивилась я и тут же закричала: — О, беда! Так и есть! Вся горю! Умираю!
— Да нет же, — успокоил меня американец. — Это не жар. Вы действительно горите, потому что мой ведический эликсир прекрасно действует. Он с такой скоростью гонит по жилам кровь, что температура тела действительно повышается, зато опасность заболеть сводится к нулю.
— Здесь вы правы, — согласилась я. — Состояние такое, что хоть бери и снова ныряй в воду. Не удивлюсь, если при этом она зашипит.
Я пошутила со всей очевидностью, но американец слова мои воспринял очень серьезно и испуганно воскликнул:
— Не надо нырять в воду.
— Надеюсь, мои вещи вы уже сушите? — озабоченно осведомилась я.
— О, да, конечно, — заверил он.
В душе моей сразу к нему нежность проснулась. Ну что за мужчина! И от «братанов» меня спас, (сама бы я никогда с моста прыгнуть не решилась) и от ледяной реки спас, и от простуды спасает и даже вещи уже сушит. Разве не стоит его за это отблагодарить?
Я подумала, что стоит конечно же и тут же дала ему это понять. Бедняга повел себя неадекватно.
— Что вы делаете? — воскликнул он, убирая мою руку.
Раз он не понимает, я решила исключить всякую двусмысленность и обозначить свое намерение однозначно, после этого американец подскочил, как ужаленный, и закричал:
— Это безобразие!
— Вы голубой? — поинтересовалась я, скрывая обиду. — Слышала, у вас в Америке это сильно развито. И нас потихоньку срамотой заражаете.
— Как вам не стыдно?
— Значит, вы импотент, — со всей убежденностью заключила я.
— Не говорите глупостей, — рассердился он. — Я абсолютно здоров. А вы можете простудиться. Одежда ваша еще не высохла,. Я хоть сейчас выйду из шалаша, потому что умею жить без одежды даже на морозе, а вы переохладились, вам грозит болезнь.
— И что из этого? Не юлите, говорите прямо.
— Если прямо, вы нуждаетесь в моем тепле, и сами же его отвергаете.
Ну как тут не возмутиться?
— Я отвергаю? — закричала я. — Это вы отвергаете меня! Хоть скажите почему? Я вам некрасивая?
Он замялся, явно не желая поддерживать эту тему, но я-то должна была знать.
— Признавайтесь, — потребовала я, — красивая я или некрасивая?
— Вы красивая, — нехотя промямлил он.
— Следовательно, не в вашем вкусе.
— Да при чем здесь мой вкус? — изумился он, странный человек, — по-другому не скажешь.
— Тогда я недостаточно для вас молода, — сделала я очередной вывод.
— Это глупо, — рассердился он. — Мне совершенно безразличен ваш возраст. И вообще, неужели в этой ситуации вы, Софья Адамовна, видите один лишь исход?
«Он еще спрашивает,» — подумала я и с достоинством произнесла:
— Конечно, один лишь исход. Не знаю как у вас в Америке, там, думаю, творится черт-те что, но у нас в России не принято с голым мужчиной так просто лежать — обязательно должно быть естественное продолжение. Традиция у нас такая, где бы это ни случилось, хоть дома, хоть на работе. А я приверженка русских традиций и свято их чту.
— О! Традиция, — озадачился американец. — Тогда вы должны знать, что я санньяси, — с достоинством молвил он.
— А это что еще такое? — насторожилась я. — Надеюсь, не болезнь?
— Это значит, что я прошел уклад брахмачари и, минуя грихастха и ванапрастха, принял санньясу.
— Санньяса — это что?
— Это — отречение от мирской деятельности — четвертый этап духовной жизни, последний уклад на пути духовного совершенства, на пути к Богу. Брахмачарья — первый этап, ученичество — с пяти до двадцати пяти лет человек постигает азы духовной науки. Грихастха — второй этап духовного совершенства — период семейной жизни, длящийся до пятидесяти лет. После этого грихастха оставляет семейную жизнь и готовит себя к санньясе. Этот период называется ванапрастха — третий этап духовной жизни. Богу было угодно, чтобы я сократил этот путь и от брахмачарьи, минуя другие уклады, сразу принял санньясу — предался Всевышнему и отрешился от мира.
«Во шпарит! — изумленно подумала я. — Как по написанному. Шпион, точно шпион.»
Мне стало смешно. Я не стала сдерживаться и воскликнула:
— Ха! Ха-ха-ха! Уж видела, как вы отрешились от мира. На «Кадиллаке» разъезжаете, за «братанами» бегаете, разговоры их подслушиваете, красивых женщин спасаете.
Понятное дело я имела ввиду себя. Американец, видимо уяснив, что настроение мое переменилось, и я уже не опасна ему, присел со мной рядом и сказал:
— Все так, но я это делаю беспристрастно.
— Что значит беспристрастно?
— Без всяких чувств, без привязанности к этой деятельности и к ее плодам. Я достиг осознания своей вечной природы, отличной от этого временного тела — тела, которое является капканом для души. Я — душа, я — не тело, поэтому все, что происходит с телом, временно и меня волновать не может. Я здесь с миссией и исполняю волю Бога. Я живу в духовном мире, а в этом пребываю механически.
Усомнившись, я спросила:
— Вы уверены в этом?
— Абсолютно.
— Следовательно вы механически себе купили «Кадиллак», а не «Жигули» и не «Запорожец».
— Я себе не купил бы ничего — мне все равно «Кадиллак» или «Запорожец». Я черпаю наслаждение в духовном мире. Высшее наслаждение материального мира лишь жалкий отблеск духовного наслаждения. А машина, кстати, не моя, а Тэда Доферти. Он дал мне ее на время.
— А он, значит, не санньяси, — уточнила я.
— Нет, он грихастха — домохозяин. У него жена и дети, он обязан заботиться о них и не может полностью отречься от мирской жизни, но в пятьдесят лет он станет ванапрастха. Как только вырастит детей и обеспечит жену, сразу же отойдет от семейных дел, — успокоил меня американец.
— Очень рада за него, — заверила я, — а вы, значит, уже отошли от семьи.
