– Я хотела смеяться и веселиться, – сказала она, – этого я больше всего хотела. Ты помнишь Чарли Гринли, Эмми?
– Да, помню.
– Вот Чарли всегда смешил меня, это было так здорово. Достаточно было ему войти в комнату, и я уже чувствовала себя счастливой. Но Чарли у меня отняли. Его отправили отсюда, и больше он не вернется никогда. Вот так всегда: если есть что-то хорошее, надо обязательно испортить!
Ее жалобный детский голосок, казался почти призрачным в утренней тишине. Мне хотелось как-нибудь утешить ее, но все, что бы я ни пыталась сказать ей, неминуемо оказалось бы ложью. Когда-то я любила ее, но любовь давно уже прошла, а прошлого было не вернуть. Теперь я только жалела ее.
Мы прожили в Лангли-Даунз еще две недели, но Роза уже не ездила больше в Росскоммон и не приглашала Роберта Далкейта к себе. Атмосфера в доме была подчеркнуто спокойной и умеренной; мы надеялись, что это поможет хоть как-то унять продолжавшие расползаться слухи. Словом, эти две недели мы провели среди детей.
Один раз в Лангли-Даунз приезжала полиция – они вели себя вежливо и уважительно, даже извинились перед Розой за причиненное беспокойство. Она просто сказала, что давно не видела брата, и это была правда. Больше ей вопросов не задавали. Со времени того нашего утреннего разговора на нее напала неизвестно откуда взявшаяся наивность и робость, поэтому я заметила, что сержант полиции никак не мог узнать в ней ту самую женщину, про которую весь район судачил, что она каждую ночь ездит верхом в Росскоммон. Когда она кувыркалась вместе с детьми на лугу, плескалась с ними в ручье, она походила на такое же невинное дитя, как они сами. Наверное, благодаря воспоминаниям и постоянным тяжелым мыслям, связанным с Пэтом, она словно вернулась в свое собственное детство. Для Роберта Далкейта уголка там не нашлось, поэтому на некоторое время он просто перестал для нее существовать.
Каждый день она поговаривала о возвращении в Мельбурн.
– Я должна туда вернуться, Эмми, но не хочу. Даже на чуть-чуть не хочу. Здесь так спокойно, так… умиротворяюще. Но все же я должна вернуться и постараться утешить папу. Когда он узнает про Пэта… я должна буду находиться рядом, чтобы как-то помочь ему. А еще надо попытаться наладить все с Томом. Бедняга, он ведь хочет только добра! Впрочем, все это одни разговоры, а как вспомнишь тот дом… огромный домище, в котором никто не смеется. Я ужасно боюсь, что стану такой же, как Элизабет, и перестану даже хотеть смеяться. Ты только представь себе, какой кошмар! Да, Эмми, мы вернемся, но не сегодня. Не сейчас…
Глава четвертая
Стоило нам вернуться в Мельбурн, как спокойная жизнь кончилась, особенно для Розы. У меня просто уши болели от нескончаемых сплетен о Магвайрах и Лангли. Повсюду только и слышались слухи о них, хотела я этого или нет. Судачили служащие магазина, судачили покупатели.
Одной женщине, кажется, лучше всех удалось обобщить смысл этих слухов. Я увидела ее, когда проходила по залу вдоль рядов. Перегнувшись через прилавок к продавцу, который отмерял ей в это время полосатый коленкор, она приблизила к нему почти вплотную свое старое обрюзгшее лицо и почти с наслаждением проговорила:
– Это ведь правда, что говорят про нее? Да уж, они с братцем одного поля ягодки, ничего не скажешь!
Теперь и Джон Лангли не смог бы ничего поделать, если бы даже приехал сейчас в Мельбурн. Волну сплетен и разговоров было уже не остановить. Пэт Магвайр разыскивался полицией за грабеж и попытку убийства, и хотя таких в Мельбурне были десятки, никто из них не вызывал у людей столь пристального внимания. Ведь он был родным братом Розы Лангли, да еще и Ларри Магвайра, о котором многие говорили, что он слишком высокого мнения о своей персоне.
Теперь уже для тех, кто недолюбливал Лангли, настало время триумфа. Они могли тыкать пальцами и в Розу, и в Пэта. Вот когда была вытащена на свет вся Розина неучтивость, помянут каждый ее мельчайший промах! Никогда за всю свою жизнь Роза не имела, да и не могла иметь столько любовников, сколько теперь приписывала ей молва без всякого сочувствия или жалости.
Когда мы с Беном поднялись ко мне в офис, его взгляд, мрачно нависший над пышными усами, говорил сам за себя.
– Если у Далкейта есть хоть капля совести, он должен уехать отсюда. Это лучшее, что он может сделать, чтобы слухи стихли сами собой.
– Меня это просто пугает, – сказала я, – такое впечатление, что они только и делали, что изо дня в день копили злобу и лишь ждали удобного момента. Не думаю, чтобы это стихло само собой. Такое не забывается.
Бен покачал головой.
– Да, пожалуй, на этот раз она зашла слишком далеко. В городе ей никогда не простят столь открытого пренебрежения общественным мнением. Раньше она все спихивала на Джона Лангли. Но теперь к ее собственным неприятностям добавилась история с Пэтом, а это уже через край. Надо быть слишком высокого мнения о человеческой натуре, чтобы ждать, что они пройдут мимо прекрасной возможности наброситься на нее всей сворой. Бедная дуреха… – он неторопливо глотнул из своего стакана, – я помню ее еще со старых времен… В Балларате не было другой такой женщины, способной по-настоящему околдовывать мужчин, кроме Розы Магвайр. Она сама знала об этом, но никогда не умела использовать свои достоинства для достижения счастья. – Откинув голову, он задумчиво посмотрел в потолок. – Да-да, город сейчас переживает радость, уж поверь мне. Как низко пали эти всевластные Лангли! Теперь на всех углах кричат, мол, вот что получается, стоит только связаться с ирландской католичкой и попытаться сделать из нее настоящую леди. Может быть, Розе было бы сейчас полегче, если б в свое время она не задирала так нос и не доказывала им, что для нее ничего не стоит обвести старика вокруг пальца.
– Что же будет, когда вернется Джон Лангли? – спросила я, почувствовав, как мои брови невольно сходятся над переносицей, образуя глубокую морщину, что часто бывало в эти дни. – Наверное, до него уже дошли слухи про Пэта… и другие. Такие новости обычно быстро находят тех, кого они непосредственно касаются.
– Что ж, он переживет это, – ответил Бен, – как и мы все. Для нас это не меньшее горе.
И он снова уткнулся в свой стакан с виски, изобразив на лице гримасу печали.
– Том переживает больше всех, – сказала я, – он и раньше не был трезвенником, а теперь и вовсе не
