Пришла весна – бурная, с потоками воды и чистыми рассветами. Снова ослепительно сияло солнце, опаловым огнем отражаясь в аквамариновой голубизне моря. Горы возвращали себе свои кудрявые кружева из темной зелени. Ветки олив засверкали старым серебром, скалы зарастали бархатистыми лозами винограда. Наша река украшалась изумрудными зарослями дягиля и донника. Горные леса наполнились запахами примулы и волчьего лыка, чьи розовые цветки, похожие на цветки сирени, испускали неповторимый острый аромат. Из стеблей дягиля делали кисло-сладкую настойку, утоляющую жажду в знойное лето…
Земля становилась густо-черной, с жадностью впитав в себя влагу зимних разливов рек. Вспыхивали на ней огни синей, как небо, медуницы и розовые цветы мальв. Расцветала калина белыми бархатистыми соцветиями, похожими на медальоны. Под дубами пышно разрастались ландыши… Слышалась в небе высокая трель лазоревки, улетали домой зимовавшие у нас белые трясогузки, токовали и танцевали, раскрыв хвост веером, большие дрофы.
Море успокоилось и запестрело белыми парусами рыбацких фелук. Все лето оно было тихое и ласковое, но шум прибоя был слышен еще издалека; с тихим шепотом накатывались на берег волны, щекотали песок, и бормотала что-то невнятное прибрежная галька. Далеко на горизонте проплывали огромные корабли, направляющиеся из Ливорно в Геную, Неаполь, Марсель, Тулон или даже в Новый Свет. Смеялось солнце, сверкало голубизной море, и в этом огненном сочетании красок с криком реяли белокрылые чайки; совершали крутые виражи стрижи и попискивали ласточки, обосновавшиеся среди скал и свившие себе гнезда в горных пещерах. Зелеными, как изумруд, свечами строго стояли кипарисы, сияли красными цветами гранаты, и яблочной зеленью смеялись лимонные рощи. Сладкий аромат витал в воздухе.
Лето выдалось жаркое и засушливое, как никогда. Лишь в начале августа пролилось несколько дождей, но горячий сирокко уже успел опалить поля и виноградники. Деревья пожелтели, зелень выгорела, и даже выносливые мясистые листья кактусов были близки к увяданию. Красные гроздья белладонны ссохлись и осыпались, как пустые горошины. Земля трескалась, желтела, трава жухла, а на мандариновые рощи и померанцы вместо благодатной влаги налетал огнедышащий вихрь.
В последние месяцы мы жили хуже некуда. На деньги матери мы купили муки и дожили так до весны, но было ясно, что нас обманули. Мы, не имея опыта, продавали все подряд за бесценок: изысканную, по нашему мнению, одежду матери, вышитые передники и рубашки, приготовленные покойной Нунчей; когда сундук с одеждой опустел, мы продали и сундук, а за ним горшки, миски и ложки, всю домашнюю утварь, включая и старый топчан… Спали мы теперь на полу, но холодно нам не было: лето стояло в разгаре. О будущем мы старались не думать: мысль о нем слишком тревожила.
Нас окружали теперь только голые стены. В углах завелась густая паутина, пол был замусорен, огород зарос сорняками. В кантине обвалилась крыша, но чинить ее никто не думал, и поэтому стены начали рушиться от сырости.
Наш дом превратился в постоялый двор: мы спали на полу и за деньги принимали на ночлег всех бродяг, проходимцев и беглых арестантов, которых даже близко не подпускали к траттории, – идея извлекать из этого деньги принадлежала Розарио. Разумеется, никто из нас не занимался хозяйством. Я и Розарио почти весь день проводили в бегах и гулянках; грязный, темный и пустой дом служил нам лишь пристанищем на ночь. Появляться там мне не хотелось… Джакомо целыми днями сидел один. Что он ел и на что жил последние несколько месяцев? Вероятно, его выручал отец Филиппо, часто приглашавший брата на тарелку дзуппы. Несколько раз мы задумывались, не уйти ли нам вообще из деревни во Флоренцию и не заняться ли бродяжничеством, как Луиджи. Жилось ему, судя по слухам, совсем недурно…
Мы связались с компанией самых отчаянных сорванцов, и я через некоторое время сквернословила не хуже самого прожженного проходимца, целый день носилась по окрестностям, не задумываясь ни о чем. Мои маленькие ступни огрубели, ведь я никогда не надевала башмаков; линялая юбчонка совсем побелела, а корсажик стал тесен. Я не обращала внимания на заплаты на рубашке. Такая жизнь мне нравилась. Мы с Розарио постепенно стали настолько ловки, что стащить с прилавка булку, сладкий кулич или кусок пиццы стало для нас пустячным делом. Вскоре вся деревня грозила нам вслед кулаками и швырялась камнями. Но главное – мы не голодали и не боялись уже ничего на свете, кроме холодной и ветреной зимы.
Мы стали ужасно грязны, нечесаны, немыты; наша одежда превратилась в лохмотья, но у нас была масса свободного времени, и целый день мы развлекались и жили в свое удовольствие. Прежняя робкая Ритта, которую раньше называли Золотым Колокольчиком, исчезла, уступив место напористой, бесшабашной и до крайности наглой девчонке. Теперь бы величие и холодность фра Габриэле вызвали у меня насмешки…
Нужно ли говорить, что при таком образе жизни вскоре наша деревня и ее окрестности не представляли для меня никаких тайн, и нас начал манить тот загадочный сверкающий мир, который простирается до славного города Флоренции и который нами еще не изведан.
Наше желание отправиться бродяжничать и попрошайничать укрепило то обстоятельство, что мельник Клориндо Токки, с которым у нас были давние нелады, положил глаз на наш клочок земли, никем не обрабатываемый, и на наш дом, который с недавнего времени стал настоящим притоном, и похвалялся, что выгонит нас оттуда. Это вызвало у нас ярость, и мы в отместку пробрались на мельницу и распотрошили несколько мешков муки. Увы, наш гнев был справедлив, но бессилен…
Так прошло еще несколько месяцев. Не знаю, что бы с нами стало, но уже в конце августа в моей жизни произошла неожиданная и поразительная перемена.
Это случилось ночью. Мы, как обычно, спали все на полу, подостлав под себя жесткие тюфяки.
Но в эту ночь нам не суждено было выспаться.
Около пяти часов утра во дворе послышался скрип колес и какой-то шум. Сквозь сон мне мерещилось, что в наш дом рвутся грабители. Я вскочила, еще не в силах раскрыть глаза, и, на ощупь переступая через спящих братьев и толкая ногой двух бродяг, получивших у нас ночлег, спустилась по лестнице вниз. Чтобы лучше видеть, я протирала руками сонные глаза, переступая с ноги на ногу и вздрагивая от холодной утренней росы.
За нашим полуразрушенным забором остановилась большая карета с двумя лакеями на запятках. Это было чудо, а не карета. Спросонья она показалась мне еще более великолепной: золоченое дерево, сверкающие стекла в окнах, герб и корона на крыше, шестеро серых в яблоках коней…
Стук в калитку заставил меня опомниться и взглянуть в другую сторону. Старая дама в огромной шляпе с перьями, насаженной на не менее огромную прическу, всю усыпанную пудрой, тщетно пыталась открыть задвижку калитки. На даме было дорожное платье из серого бархата с вышивкой, легкий голубой плащ, ниспадающий живописными складками, и бархотка на шее, видимо, скрывающая морщины.
– Эй, девчонка, – окликнула меня старая дама, – это дом Джульетты Риджи?
Глаза у меня слипались, я едва стояла на ногах, видела все в полутумане и не сразу сообразила, о ком
