Я молча передала ему ребенка, и Вероника затихла почти сразу же, как он взял ее на руки. Он что-то прошептал ей на ухо, прошелся с ней по комнате, и плач прекратился.
– Па, – сказала она просяще.
Александр понимающе кивнул ей.
– Будем кататься?
– Да, будем. Мне так хочется!
Я приказала няне увести Изабеллу. Чуть позже и Вероника была отправлена спать.
– Вы просто прирожденный отец, – сказала я Александру. – У вас талант.
Он ничего не ответил на это. Чуть позже сказал:
– Жаль, что вы пришли как раз тогда, когда началась эта маленькая потасовка. За минуту до этого все было так забавно.
– Я все видела. Я довольно долго подглядывала. И я хочу поблагодарить вас, господин герцог.
– За что?
– За девочек. Я просто…
Александр резко прервал меня:
– Все это лишнее. Они и мои дочери, я их отец, они носят мою фамилию.
– Да, но вы… вы же сделали много больше, чем были обязаны.
Я хотела сказать еще что-то, но запнулась, увидев на столе портрет, брошенный лицом вниз. Он был маленький, оправленный в бронзу, на подставке. Сразу уяснив, что Александр смотрел на него, быть может, любовался им, я встревоженно подошла ближе и взяла его в руки. Мои догадки подтвердились, и сердце сжалось.
Это был портрет, о котором говорил Гариб. Молодая черноволосая женщина в белом платье и ребенок… настоящий ангел, с которого можно было бы рисовать рождественские открытки. Ребенок был девочкой – маленькой, кудрявой. О красоте матери я предпочитала не задумываться.
– Кто это? – спросила я сухо.
– Кто? Не могу сказать. Это просто портрет, и я не знаю, с кого он сделан.
Я резко повернулась к нему.
– Не знаете! Как вы можете не знать, если даже мне это известно! Это Анабелла де Круазье, ваша любовница, а это ваш ребенок… и вы, женатый человек, выставляете все это прямо на глаза жены!
Едва договорив, я уже сама себе поразилась. С чего бы это меня так прорвало? Почему мой голос звучит так обвиняюще? Разве имею я право что-либо требовать, быть недовольной? Разве не должна я быть тысячу раз благодарна ему за то, что он сделал для меня? Боже, что я о себе вообразила! Какой сварливой и неблагодарной женщиной показала я себя!
Он медленно подошел ко мне, молча взял из моих рук портрет, который, честно говоря, жег мне кожу. Потом сказал:
– Даже если это ревность, сейчас я отнюдь не польщен.
– Ах, извините, – пробормотала я. – Я не имела права. Но мне столько об этом наговорили – и отец Ансельм, и Констанс, и Гариб… Да еще я вспомнила о пистолете.
– Здесь у всех длинные языки, – сухо ответил он. – Не слушайте их.
– Ах, должна признаться, – пробормотала я удрученно, – никто не говорил о ней плохо.
– О ней? Об Анабелле?
– Да. Я понимаю, я вмешалась в то, что меня не каса…
Он сжал зубы.
– Нет, вас теперь касается все, даже мое прошлое. Вы имеете право. Тем более, что у вас нет причин ни для ревности, ни для беспокойства…
– Но вы же дорожите этим портретом и…
– Они давно мертвы.
Я даже отшатнулась – настолько ледяным тоном это было сказано. Я сразу поняла, что этой холодностью он прикрывает свои истинные чувства, всю боль утраты…
– Они обе мертвы, сударыня. И история эта уже вся в прошлом. Хотя, впрочем, и тогда она была настолько краткой, что никому не внушила бы беспокойства.
– Как… и эта девочка? – пробормотала я, уже постигая всю меру своей бестактности.
– Это моя дочь, – отрывисто пояснил он. – Вы правильно догадались. Это Мари Клер. Сейчас ей было бы уже шестнадцать.
– Было бы?
– Ее казнили во время террора. Ее и Анабеллу – обеих. Они жили в Нанте, там свирепствовал Каррье. Я узнал об этом, когда вернулся из Индии.
– Но сколько же ей было лет?
– Около четырнадцати.
