— Разве вы не были в Петербурге? — обрадовался Вадим Григорьевич. — Так дайте мне сейчас ваш вид в прописку.
— Но мой билет не при мне, — ответил Савин, — он у меня дома.
— Так заедем к вам по дороге, вы там его мне отдадите, — сказал пристав.
— Хорошо, заедем.
Они тотчас же вышли из управления участка и поехали сперва на Колокольную.
У Савина по дороге домой блеснула мысль, и сразу в голове его создался план освободиться от рьяного пристава.
Войдя в квартиру по парадной лестнице, Николай Герасимович сам запер на ключ за собой дверь и, незаметно вынув ключ, положил его в карман.
Пригласив Мардарьева в кабинет, он предложил ему сигару и велел горничной подать кофе.
В кабинет вошла Строева.
Представив ей пристава, он затем дал ей понять, чтобы она заняла его и во время их разговора успел шепнуть подававшей кофе горничной, чтобы та его шубу, шапку и калоши перенесла в кухню.
Через несколько минут Савин вышел в кухню, оделся и ушел, заперев кухонную дверь снаружи и взяв с собою и этот ключ.
Увлеченный разговором с хорошенькой женщиной, Вадим Григорьевич только через несколько времени хватился своего арестанта.
— Где же Николай Герасимович? — спросил он.
— Он был здесь, куда-то вышел, — ответила ничего не знавшая о проделке Николая Герасимовича Маргарита Николаевна.
— Поторопите его, пожалуйста. Пора ехать. Я уже по телефону дал знать, что сейчас привезу его.
Строева пошла было из кабинета, но в это время в нем появилась горничная.
— Где барин? — спросила ее Маргарита Николаевна.
— Барин-с?.. Они уехали.
— Как уехал?! — воскликнул пристав. — Не может быть.
— Они при мне надели шинель и вышли задним ходом.
— Как же вы могли его выпустить? — набросился на горничную Мардарьев.
— Как же бы я смела их удержать?
Пристав вне себя от беспокойства, забыв всю прелесть хозяйки, бросился к выходным дверям: они обе оказались запертыми на ключ.
— Где ключи? — стонал Вадим Григорьевич.
— Видно, барин их взяли с собою, — отвечала горничная.
— Но что же делать, что же делать? — воскликнул пристав.
Но как он ни бесился, как ни кричал, делать было нечего, пришлось блюстителю порядка просидеть около четырех часов под замком.
Он шумел, звал на помощь, но никто не слыхал и не откликался.
Наконец он догадался отворить форточку и крикнул одному из прохожих, чтобы тот попросил швейцара подняться в бельэтаж, в квартиру № 3 — под этим номером была квартира Строевой.
Швейцар пришел к парадной двери и начались переговоры его с приставом через замочную скважину.
Переговоры окончились тем, что было решено сломать замок.
Позвали слесаря, который наконец и выпустил на свободу злосчастного пристава.
История об ошибке при аресте Савина и, наконец, о потере последнего Вадимом Григорьевичем дошла, конечно, до высшего полицейского начальства, которое засадило пристава на гауптвахту на две недели.
За все время службы Мардарьева, это было для него первым взысканием со стороны его ближайшего начальства.
Он был страшно озлоблен.
VI
ПОМЕЩИЦА
Почтовый поезд Николаевской железной дороги, на который попал, переждав несколько часов в «Балабинской» гостинице, Николай Герасимович Савин, подъезжал уже к Любани.
Николай Герасимович сидел один в купе первого класса.
— Надо ехать в Руднево! — вдруг вслух сказал он.
К этому решению его привел ряд размышлений, которым он предался после бегства из дому, где остался запертый пристав Мардарьев, за поневоле очень продолжительным завтраком в гостинице и, наконец, в железнодорожном вагоне.
Несмотря на беззаботный характер, Николай Герасимович тотчас по выходе из дома, где он провел столько счастливых месяцев и где оставил так безумно любимую им женщину, стал обдумывать свое положение и возможность избежать в будущем преследований со стороны мужа Маргариты Николаевны как ее самой, так и его, Савина.
Надо было найти такое убежище, куда бы скоро не проникла копия с решением санкт-петербургского мирового съезда и где, наконец, Строева могла бы приобрести некоторое легальное положение.
Вопрос был не из легких.
После довольно продолжительного размышления, он решил вторую часть задачи, после чего, к радости его, оказалось, что и первая вместе с ней разрешается довольно удачно.
Чтобы оградить Маргариту Николаевну от всяких случайностей и полицейских невзгод, а главное придирок ее мужа, Николай Герасимович придумал продать ей Руднево и этим дать ей положение в местном обществе и возможность получения, как дворянки и землевладелицы, вида на жительство от местного предводителя дворянства.
План этот почти утешил его, как вдруг в голове его появилась мысль, выражавшаяся двумя словами: «А Настя?»
Николай Герасимович совершенно позабыл о ней.
Не позабыл ее, верно, дорогой читатель, но мы все же напомним ему о ней в нескольких словах.
Настя, о которой так неожиданно вспомнил Савин, была его молоденькая ключница в Рудневе, проживавшая там в последнее время на правах почти полноправной хозяйки.
Случилось последнее превращение ключницы в почти помещицу при следующих обстоятельствах.
Вернувшись из-за границы после разрыва с Лили, Николай Герасимович приехал прямо в Руднево.
Состояние его духа было тяжелое, угнетенное.
Разрыв с любимой женщиной, на который он решился по нравственным основаниям, не уничтожил воспоминания о ее обаятельной красоте, о ее ласках, об упоительных минутах, проведенных в ее объятиях.
Это вчерашнее опьянение чисто плотской любовью требовало, как и всякое опьянение, похмелья.
Сосредоточенный и мрачный, Савин в первое время пребывания в своем тульском имении вел одинокий, почти затворнический, образ жизни.
Из окружавших его людей одна Настя представляла отчасти существо, подходившее под понятие Николая Герасимовича о женщине.
Пролетевшие годы не оставили на ней своего разрушающего отпечатка — ее лета были не таковы, чтобы время могло нанести ущерб ее внешности.
Напротив, живя безвыездно в деревне, она расцвела и похорошела, а глаза заискрились и радостью,
