— Тогда оставьте их в покое. Всё, что нужно, я уже узнала. Ведоирре узнает через пару минут: я как раз шла к нему.
— А… не сочтите за дерзость, госпожа…
— Не сочту, даже если прекратишь повторять 'госпожа' после каждого слова, — кривовато улыбнулась Реана. — Я прочитала их память. Кстати, как тебя зовут?
— Гвардии капитан ол Койват! — отрапортовал он.
— Ага. Так вот, ол Койват, от начальства можешь смело прикрыться моим именем.
Капитан замялся.
— Думаешь, не поверят? — усмехнулась Реана. — А ты бы сам поверил, что подчиненный врёт, прикрываясь моим именем?
Офицер призадумался, потом первый раз усмехнулся в ответ, хоть и не вполне уверенно.
— Я скоро вернусь. Только не подумайте, что это угроза! — рассмеялась она, махнула рукой и вышла.
Она не заметила, что уже через пару десятков шагов её походка изменилась с беззаботно-лёгкой на резкую, а осанка — с гордой на высокомерную. Поклоны и взгляды стражи, как и стены Веройге, слишком мало накопили отличий за триста лет.
Встречные слуги шарахались от вооруженной ведьмы, а придворные — косились, как на дикого зверя, которого пьяный дрессировщик объявил ручным да спустил с привязи. Перед толстой резной дверью красного дерева стояла охрана, с самым решительным видом скрестившая алебарды. Первый стражник отличался широкой бородой и носом, походившим на клин, плотно вбитый между сурово сдвинутыми бровями.
— Его Величество у себя?
— Так точно, госпожа. Велено никого не пускать!
Реана раздраженно вздохнула, нетерпеливо постучала пальцами по ножнам меча. Второй стражник (помоложе, глядевший скорее хитро, чем сурово, и щеголявший усами при гладком подбородке) заговорил раньше неё — она успела только набрать воздуха:
— Но для ведьм велено делать исключение!
Первый издал невнятный возмущенный звук и обернулся к нему. Реана рассмеялась, второй стражник с умудренным видом подмигнул ей, пряча улыбку в усы.
Что же ты делаешь, Реана! Тиарсе Маэтишеной, помоги ей!
— Что-то случилось, Раир? — спросила она. — Ты так смотришь…
— Поглядись в зеркало, — тихо сказал Раир. Она удивлённо на него покосилась. Раир указал на зеркало. Реана пожала плечами, хмыкнула и подошла к стеклу. Оттуда на неё подозрительно и снисходительно глянули холодные изумрудные глаза с резкого лица цвета тёмного меда. За правым плечом появился Раир.
— Эттэй.
Реана вздрогнула, посмотрела его отражению в глаза. Два колодца грусти в непроницаемой серой кайме.
— Да брось! — она мотнула головой, сбрасывая наваждение. — Разве в имени дело!
— Ты приняла эттэй Реда. А истинного имени у тебя нет.
— Как это нет? — она обернулась. — Почему?
— Не помнишь? Если ты сама не знаешь своего маэто — его нет.
— И что теперь?..
— Ничего. Теперь уже ничего не изменить. Маэто даётся служителем Тиарсе Маэтишеной каждому ещё в детстве, и я не слышал, чтобы когда-то кто-то отступил от этого обычая. Но теперь давать истинное имя уже поздно. Не знаю, что будет с человеком без маэто. Но скорее всего ты просто слишком сильно меняешься, мечешься из стороны в сторону — оттого, что ничто не ограничивает тебя, не назначает предела ['маэто' на эрлике означает не только имя, но и границу, форму, предел]. Ты берёшь имена, не обращая на них внимания, а на тебя эттэй оказывают куда большее влияние, чем на обычных людей.
Реана открыла рот, но Раир остановил её.
— Погоди, я ещё не договорил. Хуже всего то, что ты даже не вслушиваешься в свои имена. Вначале ты взяла эттэй 'реана'. Пока это имя было единственным, всё оставалось более-менее в равновесии, особенно потому, что ты видела в этом имени значение 'бродяга', а не 'возродившаяся'. А теперь ты приняла второе эттэй, и два твоих имени, поставленные рядом, уже нельзя понять двояко. Реда Реана — это Реда Возродившаяся.
— Давай обедать, — сникшим голосом сказала она. — У меня ещё для тебя новости. И просьба.
На обратной дороге она снова навестила верхний двор, забрала троих пленных и двух солдат (на роли охраны и носильщиков для третьего пленного, тяжелораненого) и отправила одного из местных мальчишек за Хейлле.
В больнице грязи было уже не по уши, как с удовлетворением заметила Реана, — в отличие от работы.
— Дайре, скажи Нанэ разместить троих новых. Желательно вместе. И пусть кто-нибудь следит за ними повнимательней. Только не забудь передать, что с любым, кто будет их шпынять только за то, что они кадарцы, я буду разбираться персонально.
Дайре удивлённо посмотрела на Реану, на 'троих новых', на гвардейцев…
— Сейчас, госпожа.
— И проследи, чтобы покормили хорошенько. Одного я сейчас заберу ненадолго…
Реана обернулась к кадарцам. Вернее, к одному из них, раненному в голову.
— Ты ведь Джалар из Эгзарта, я верно поняла?
Тот хмуро на нее посмотрел, но ответил:
— Угу.
— Поразительное красноречие для поэта! — рассмеялась Реана. — Пойдём.
Кадарец прошел за ней через больницу в дальнее крыло, выходившее к реке. Реана чувствовала, как он сверлит ей спину глазами, и усмехнулась, представив, как Джалар гадает, с чего это ведьма повернулась к нему спиной. Куда ему деваться в городе, где он пленник? Разве что к Верго. Но туда ему вряд ли хочется.
Они уже почти дошли, когда их догнала круглолицая, белая от пудры женщина:
— Госпожа, там под дверью парень какой-то пришел, белобрысый. Говорит, что его звали, что его Хейлле звать.
— Проведи ко мне, — кивнула Реана.
Коридор через десяток метров закончился полудюжиной ступенек вверх и дверью, за которой оказалась комната: светлая и почти пустая. Кроме стола, широкой лавки и камина там не было ничего, кроме старой лаолийской сумки в углу. Обживать эту комнату Реана ещё не начинала.
— Садись, — ведьма кивнула на лавку, сама подошла к столу и вырыла из вороха бумаги на нём поднос с кувшином и куском хлеба в тряпице.
— Угощайся.
Поднос переместился к Джалару, на расчищенный клочок стола. Поэт смотрел ошарашено, а ведьма продолжала:
— Я извиняюсь, конечно, но больше ничего нет. Скоро будут кормить всех раненых, но ты ведь и три раза пообедать не откажешься, верно?
— Всё равно ты ничего от меня не добьешься, клянусь Вечными! — объявил Джалар, упорно стараясь выглядеть героически. С набитым ртом это у него получалось не слишком талантливо. Реана смотрела на поэта, жевавшего так, словно это был последний обед в его жизни, и грустно улыбалась.
— Не хочу я ничего от тебя добиваться, Джалар-ахат [поэт, кад.].
— Ну да! — скептически булькнул поэт из кувшина. — А зачем притащила сюда?
— Ты не поверишь, но я просто люблю поэтов.
— Есть? — черные глаза исподлобья уставились на нее. В глазах таилось совершенно
