испытание, чем пилот, который в какое-то мгновение решил, будто машина объята пламенем и пробил его последний час. Его инструктор, возможно, даже оказался на месте, дабы стать свидетелем приземления. Но со временем в рассказе появились новые подробности – надо отдать должное таланту писателя. Свидетелем приземления оказался не кто иной, как командир части, полковник, приветствовавший чудом оставшегося в живых замечанием: «Сент-Экзюпери, вы никогда не разобьетесь в самолете, поскольку это могло уже случиться сегодня!»
«Подвиг» в любом случае имел счастливый конец: новичок получил лицензию, ради которой он столько старался.
В начале июля, после трехдневного отпуска в Париже, Антуан отплыл из Марселя в Касабланку. Он был более, нежели когда-нибудь, склонен получить квалификацию военного летчика, а в Марокко обладателей гражданских лицензий допускали к тренировочным полетам без обязательного смертельного трюка, которому подвергались практиканты в Истре.
После Страсбурга – с его деревянными закусочными, музеями и собором – Антуан испытал потрясение, оказавшись выброшенным на свалку на пыльной окраине города, который только-только начал расширять свои границы при французском правлении. Первая реакция Сент-Экзюпери на Касабланку – этакая смесь колдовских чар с отвращением. Он послал матери фотографии бесплодной пустоши, окружающей его: море, камни, и «единственных деревьев в округе – больших, печальных кактусов. Диди (его сестра Габриэлла) была бы счастлива здесь. Это место кишит отвратительными, трусливыми и злыми дворнягами. Они бродят по окрестностям друг за другом, вид у них противный и глупый. Но чтобы понаблюдать за ними ближе, надо отправиться в дуар, мусульманское селение, где они живут в своих сделанных из грязи и соломы будках, прилепившихся позади полуразрушенной стены. По вечерам можно видеть роскошных мужчин и съежившихся, старающихся остаться незамеченными женщин. Они выделяются загадочными тенями на фоне красного неба и, медленно растворяясь, исчезают, совсем как стены. Желтые собаки злобно воют. Сонные верблюды выщипывают жалкое подобие травы среди камней, а ужасные маленькие ослы спят. Можно было бы сделать какие-нибудь красивые снимки, но ни один из них не стоит маленьких красных селений Эн, с повозками сена и зеленой травой, на которой пасутся родные невзрачные коровы».
«Начались первые дожди, и ручьи потекли из носа, и вас клонит ко сну… Продуваемая всеми четырьмя ветрами, лачуга стонет подобно судну, и дождь затопляет нас, и все вокруг немного напоминает Ноев ковчег.
Внутри каждый молча устраивается на ночлег под белой москитной сеткой, и казарма теперь напоминает католическую школу для девочек. Ты, наконец, привыкаешь к этой мысли и уже готов превратиться в робкую, застенчивую и очаровательную монастырскую послушницу, как тебя грубо будят несколькими крепкими ругательствами».
«Касабланка, – писал он Шарлю Саллю, – это быстрорастущий город с высокими зданиями и роскошным кафе, переполненными прожорливыми поселенцами, проститутками и сутенерами. Эта Касабланка вызывает у меня глубокое отвращение.
К счастью, есть еще арабский город. Окруженный высокой стеной, он укрывает за ней свои яркие нарядные небольшие палатки и многоцветие товаров, выставленных на продажу, уличных торговцев сладостями, которые бродят повсюду с большими медными подносами и предлагают вам яркие красные меренги или синюю нугу».
Матери он отослал даже более лиричное описание своих первых посещений арабской части города. «Я выторговал сокровища у одетых во все белое евреев. Они стареют среди золотых бабушей и серебряных поясов, скрестив под собой ноги, в фимиаме «Салам Алейкум» их многоцветных клиентов…
Я видел, как везли по улице какого-то убийцу. Его всю дорогу били палками с такой силой, чтобы он прочувствовал свое преступление на глазах у мрачных еврейских торговцев и маленьких, закрывающих лица фатим. Преступник ехал с опущенными плечами и с разбитой головой. Поучительное и нравоучительное зрелище. Он был весь красный от крови. Его мучители выли над ним. Ткани, в которые они укутали себя, то взвивались вверх, то спадали вниз, каждый из них яростно выкрикивал вину преступника. В этом было столько варварства, и это было роскошно. Маленькие туфли без задника и каблука – бабуши – не сдвигались с места, так же как и серебряные пояса. Некоторые настолько малы… Им придется еще долго ждать, прежде чем они отыщут свою Золушку. Некоторые были настолько шикарны, в пору самой фее… Но какие очаровательные крохотные ножки они должны иметь! И пока крохотные бабуши рассказывали мне о своей мечте – ведь для золотых бабушей подходят только выложенные мозаикой плиты, – незнакомка, укутанная покрывалом, сторговалась и унесла их от меня. Все, что я сумел разглядеть, были огромные глаза… Я только надеюсь, о золоченые бабуши, что то была самая юная из принцесс, и живет она в саду, наполненном бормотанием струящихся вод».
Настроение этих писем преднамеренно игриво, и с каждой страницы проглядывает улыбающаяся тень Ганса Христиана Андерсена, писателя, которого Антуан искренне и преданно полюбил с первой книги. Безлюдный и заброшенный вид из окон казармы наполнял все его существо ностальгической тоской по зеленой траве и зеленым деревьям Сен-Мориса. «Зеленый цвет питает душу, – писал он домой, – он поддерживает кротость нравов и душевное спокойствие. Лишите свою жизнь этого цвета, и вы очень скоро очерствеете и ожесточитесь». Но стоило пересечь ворота старой мусульманской части города, и вся суровость – забыта. «Ах, если бы я только умел рисовать акварели! – восторженно писал он матери. – Какой цвет, какой цвет!»
И такой же буйный восторг, как и прежде, охватывал его каждый раз, когда он поднимался в небо. Это заметил капитан Рене Буска, в то время командовавший военно-воздушным подразделением в Таза, когда однажды заходил на посадку на летное поле в Касабланке. К своему удивлению, он увидел, как биплан «Бреге-14» заставляют выполнять несколько петель на немыслимой, захватывающей дух высоте в 1200 футов. Мало того что самолет не был вообще предназначен для выполнения акробатических этюдов, но нормальной высотой, предписанной для этой фигуры высшего пилотажа, считалась высота в 6 тысяч футов, на которой у пилота оставался шанс вывести самолет из пике, если что-нибудь не задастся.
«Кто, скажите на милость, этот безумец?» – спросил капитан после приземления. И в ответ услышал: «Этот парень проходит подготовку у капрала – его зовут Сент-Экзюпери». Вряд ли Рене мог предположить тогда, что еще не раз услышит о нем, а когда однажды судьба сведет их вместе, они даже подружатся.
Подобные выходки, похоже, не помешали стажеру капрала получить долгожданное повышение по службе. Это означало, что он мог отправиться из Касабланки в более величественное и живописное место – город Рабат, где провел неделю, сдавая экзамены на чин младшего офицера. Вместе с Марком Сабраном, с которым был знаком еще со школы во Фрибуре и по Парижу и который в то время служил офицером в рядах французской армии, Антуан отправился с визитом к капитану Приу, предпочитавшему жить в старинном арабском доме в мусульманской части города. Молочная белизна арабских домов очаровала Сент-Экзюпери и стала источником неизменного восторга. «Ты словно на полюсе и бредешь среди снегов, так серебрится в лунном свете эта часть арабского города… Дом капитана, затерявшийся в лабиринте арабских домиков, стоит на задворках мечети Удайа. Над внутренним двором его дома на фоне чистого неба возвышается минарет, и если ты, отправляясь вечером из салона в гостиную, захочешь полюбоваться звездами, услышишь призыв муэдзина и можешь даже разглядеть его, как из глубины колодца».
Даже пейзаж постепенно терял резкую суровость по мере того, как летний зной остужался до томного тепла осени, на этой широте предвосхищающей весну. «Теперь, когда Сабран здесь, в Касабланке, когда мы каждым субботним вечером отправляемся в Рабат, откуда возвращаемся только в понедельник утром, жизнь течет намного легче и спокойнее. А Марокко, эта ужасная дикая местность, внезапно украсила себя яркой свежей зеленью и превратилась в трепещущую степь, усеянную красными и желтыми цветами, равнины оживают одна за другой».
«Завтра утром надо проделать на три сотни километров больше, – тогда же пишет он в другом письме. – После обеда спим из-за сильной усталости. Послезавтра предстоит долгий путь на юг. Я отправляюсь к развалинам Касбатодиа. Почти три часа лету (многокилометровый путь) и столько же обратно. В полном одиночестве… Жду с нетерпением».
Вечером, при мирном свете лампы, Антуан учился ориентироваться по компасу. Разложив карты перед собой на столе, сержант Боило объясняет: «…Когда вы достигнете этой точки (и наши прилежные головы склоняются над перекрещивающимися линиями), вы поворачиваете на 45 градусов на запад… Далее вы увидите деревню. Проходите справа от водоема и не забудьте внести поправку на силу ветра и
