погрешности компаса после поворота…» Я смотрю отсутствующим взглядом. Он толкает меня. «Будьте внимательнее… Теперь 180 градусов на запад, пока не пересечете вот это… Не так много ориентиров, чтобы зацепиться… Легче всего следовать вдоль дороги».
«Сержант Боило предлагает мне чай. Я выпиваю чашечку чаю мелкими глотками. «Если я потеряю дорогу, – думаю я, – придется приземляться на мятежной территории. Как часто мне рассказывали: «Если ты выберешься из своей крошечной клетки и окажешься перед женщиной, и поцелуешь ее в грудь, с этого момента ты спасен. Она станет обращаться с тобой, как мать. Они дадут тебе волов, верблюда, и они женят тебя. Это – единственный способ спасти свою жизнь».
«И все же полет – слишком простое задание, чтобы надеяться на такие неожиданности. Однако этим вечером я полон мечтаний. Я не отказался бы принять участие в долгосрочной миссии в пустыне».
Сент-Экзюпери всегда был ночной совой, и после вечернего инструктажа сержанта ему еще хватало энергии написать длиннющее письмо матери. На сей раз он сочинял его, сидя на кровати в казарме. В другой раз он примется за письмо в гостях у капитана Приу, в его «восхитительном салоне в мавританском стиле, погрузившись в огромные диванные подушки, с чашкой чаю передо мной и с сигаретой во рту…». Позже это будет на борту парохода компании «Навигасьон Паке», который доставил его домой во Францию в следующем январе. «Я расположился в столовой и с удовольствием наблюдаю, как официанты накрывают столы. Какое достойное занятие! К сожалению, обед подойдет к концу во время заката, и это испортит мой десерт… Я действительно не могу пожаловаться на свое пребывание в Марокко. Я провел дни ужасающей скуки в глубинах подгнившей лачуги, но теперь, оглядываясь назад, я вижу жизнь, полную поэзии».
Антуану де Сент-Экзюпери исполнился двадцать один год, и он провел двадцать один месяц на военной службе. Они поведали ему намного больше о путаном хаосе, царящем во взрослом мире, чем он успел узнать за годы учебы в школе. Они также открыли ему простейшие азбучные тайны картежных трюков и ловкости рук, к изучению которых он только приступил в Страсбурге под руководством сослуживца, на гражданке работавшего фокусником. Он еще не полностью оперился как пилот и не возмужал как писатель. Но в его случайных набросках в письмах к матери и Шарлю Саллю проблески гениальности, подобно ориентирам в пустыни, становятся все более заметными.
Глава 4
По воле волн
Из Марселя Сент-Экзюпери сначала направился в Истру, мрачное исправительное учреждение тюремного типа для обреченных новичков, где они выполняли свои полеты на антикварных учебных аэропланах «кадрон», чьи дряблые крылья из полотна тревожно изгибались в небе. Обучение, полученное им в Марокко, освобождало его от таких черных хозяйственных работ, как очистка взлетно-посадочных полос от камней (бетонные взлетно-посадочные полосы еще не изобрели). И Антуану предоставлялась возможность пройти заключительные испытательные полеты, не подвергая себя смертельной опасности. Он получил чин капрала в начале февраля 1922 года, и его направили на другой аэродром в Авод, близ Бурже, где он провел еще шесть месяцев в учебных полетах, чтобы получить чин офицера. Ему присвоили звание младшего лейтенанта в октябре, а после того как налетал определенную норму часов на еще одной базе недалеко от Реймса, Сент-Экзюпери получил место в Версале, совсем близко от Парижа.
Военно-воздушные силы Франции еще только формировались, будь то структура министерства, ее позвоночник или мозг – «Эколь де л'Эр». Сама мысль, будто кто-либо мог стать офицером для этого нового непонятного рода войск, избежав мучительной четырехлетней шлифовки, была все еще слишком новаторской, чтобы быть слишком легко принятой высшими военными чинами. Но при такой постоянно меняющейся ситуации, полной лазейками, как сыр гриер, генерал Баре, поднявшийся до высшего офицерства, пообещал Сент-Экзюпери, что его тогдашний резервистский чин будет приравнен и учтен, если он решит продолжить карьеру в воздушных войсках Франции. И хотя Антуан не испытывал никакой особой любви к военной жизни как таковой, перспектива продолжить летать была слишком соблазнительна, чтобы отказываться от предложения. И он ощущал нечто похожее на радость, когда его перевели в 3-й воздушный полк, базировавшийся в Бурже.
Режим, который ему предстояло соблюдать в течение этого испытательного периода, отнюдь не отличался жесткостью. От него требовалось рано утром появиться на поле, и, чтобы не потерять форму, ему разрешалось один или два раза взять самолет. Остальное время, часто лучшую часть дня, он мог заниматься всем, чем заблагорассудится. От Ле-Бурже до Парижа было совсем ничего, и Антуан с восторгом возобновил дружеские отношения, зародившиеся еще в лицее Сен-Луи и школе Боссюэ. Анри де Сегонь, также не сумевший поступить в военно-морское училище в Бресте, в конце концов предпочел занять должность в Счетной палате. В то время он все еще продолжал жить в апартаментах своей матери на улице Петра I Сербского. И когда Антуан не находил лучшего места, где бы скоротать несколько часов свободного времени, он направлялся к приятелю. По-видимому, досуга у него оказалось предостаточно, поскольку вскоре мама Сегоня стала жаловаться на это огромное обездвиженное тело, которое она день за днем обнаруживала неуклюже распластавшимся на канапе, оказавшемся, как и все остальные лежбища в его жизни, коротковатым для его длиннющих ног. Другой приятель, с которым Антуан и Сегонь сошлись в выпускном классе Боссюэ, Бертран де Соссин, больше был известен в кругу друзей как Би-Би или Би в квадрате. Их дружба особенно окрепла в один из дней стачки, на какое-то время полностью парализовавшей столицу. Чтобы как-то справиться с ситуацией, правительство обратилось за помощью к волонтерам и слушателям Сен-Луи. Все, как один, откликнулись на призыв. Будучи патриотами, они проявили готовность на время отложить привычное их классу праздно-беспечное ничегонеделание. Сегоню, который так или иначе приобрел шапочное знакомство с двигателями, доверили руль, пока Антуан и Би-Би компостировали билеты. Это было незабываемое утро (начавшееся в 7 часов), и прежде, чем Сегонь пресытился своими отчаянными попытками доломать доверенную ему механику, он умудрился опрокинуть повозку с апельсинами, щедро засыпавшими весь бульвар Сен-Жермен. Три мушкетера продолжали смеяться над этим, когда младший из них, Би в квадрате, привел своих проголодавшихся собратьев по оружию домой на ленч.
Квартира Соссина располагалась в величественном особняке на улице Сен-Гийом, номер 16, известном больше как отель «Креки», по проживавшей здесь в XVIII веке маркизы, любившей острословие. Это был один из тех роскошных домов, которых так много в квартале Сен-Жермен, с большим внешним двором впереди и великолепными парадными воротами. По традиции литературно образованная публика выделяет веселую маркизу, поскольку в этом доме жили Ламартин и Эрнест Ренан, философ и историк. Марсель Пруст часто появлялся в гостиных этого дома и в саду, так же как его друг Рейнальдо Хан, чья задумчивая манера перебирать клавиши рояля в салоне могла приводить Пруста в восторженное состояние духа, свойственное эпохе короля Эдуарда. Граф Анри де Соссин был композитором-любителем, чьи музыкальные вечера высоко ценились такими искусными мастерами, как Равель, Пуленк и Габриэль Форе. В гостиной существовала даже специальная лоджия, куда вела внутренняя лестница, за балюстрадой которой гости могли влюбленными глазами следить за пианистами и певцами в свои перламутровые лорнеты. В процессе викторианской «модернизации», предпринятой, чтобы заставить музы совсем уж чувствовать себя как дома, старинные деревянные панели времен Людовика XVI почти исчезли за завитушками и рюшками занавесок и множеством китайских ширм, оживляемых птицами и цветами. Стены сочились водопадами парнасской живописи, углы заполнялись цветистым нагромождением полированных столиков, диваны еле различались в тусклом свете, отбрасываемом лампами, утопавшими в рюшах абажуров. Короче, каждый заставленный чем-нибудь дюйм пространства служил своего рода прибежищем, которое Робер де Монтескью (прототип барона Шарлуса Марселя Пруста) и другие судьи элегантности конца века могли томно и лениво одобрить. Нагота считалась в ту пору одним из особенно тщательно оберегаемых достоинств. Ее надлежало тщательно укрывать на пляже или в ином месте, и даже потолок следовало закрывать необъятным гобеленом, в чьи пышные средневековые глубины парящий слушатель мог легко погружаться, слушая Шумана, испытывая в дальнейшем лишь резкую судорожную боль в шее. Венчающим штрихом служила люстра, подвешенная на цепи на алебарде, торчащей из стены, как если бы ее держал железной хваткой невидимый страж Ватикана (будь она закреплена по центру потолка, пришлось бы испортить ножницами великолепное убранство самого потолка).
У Бертрана де Соссина, последнего из пяти детей, было четыре сестры, из которых лишь старшая, Бланш, помнила то довоенное время, когда Пруст часто посещал их дом. Но его призрак, не говоря уже о его друзьях, все еще частенько витал там. Самая младшая из сестер, Рене, на год или два старше Антуана,
