Сексуальная жизнь в Древнем Риме

песни
Петь совсем не любовными словами?

Весьма справедливо он переадресовывает упреки своей эпохе (iii, 86):

Чтоб не читала совсем ты игривую часть этой книжки,
Я и внушал, и просил, ты же читаешь ее.
Но, коль Панникула ты, непорочная, смотришь с Латином,
То не найдешь ничего худого в книжке. Читай!

Итог своим поэтическим задачам Марциал подводит в эпиграмме viii, 3:

Или сандалий сменить на котурн трагический хочешь,
Или войну воспевать тяжкую в строгих стихах,
Чтобы надутый читал тебя голосом хриплым учитель,
К негодованью девиц и благонравных юнцов?
Пусть это будет писать, кто суров чересчур и степенен
И освещает кого лампа средь ночи глухой.
Ты же игривый свой стих пропитывай римскою солью,
Чтоб, прочитав его, жизнь нравы узнала свои.

Но об основной цели своих эпиграмм поэт говорит так (x, 33):

Лиц не касаясь, они только пороки громят.

Марциал не приводит подлинных имен, только псевдонимы.

Что нам известно о жизни самого Марциала? Во-первых, родом он из маленького испанского городка Билбила, и он сам знал, что в нем нет римской крови (x, 65):

Почему ты меня – гибера, кельта,
Горожанина Тага – кличешь «братец»?
Или кажемся мы лицом похожи?
Ты гуляешь, завит и напомажен,
Я хожу, как испанец, весь взъерошен;
Каждый день волоски ты вытравляешь,
У меня на ногах, щеках щетина.

Он приехал в Рим в 64 году и попытался обеспечить себе положение и доход адвокатской практикой, но вскоре оставил юриспруденцию, поскольку его сильнее привлекала поэзия. Все же ему пришлось вести тяжелую борьбу, чтобы удержаться на плаву: он горько жалуется (очевидно, исходя из личного опыта), что поэт едва ли может прожить в Риме (iii, 38). Он был вынужден провести долгие годы жизни в положении клиента, зависящего от богатых людей. Ему приходилось угождать знати и богачам, развлекать их на пиршествах меткими шутками и остроумными стихами, приходить к ним ранним утром в надежде получить приглашение на обед вечером и всячески унижаться. Именно посещая сенаторов и всадников, он написал свои первые стихотворения (очевидно, по заказу) и стал распространять их списки среди своих покровителей, получив таким образом известность до того, как выпустил свой первый поэтический сборник. «Его эпиграммы походили на изысканный ликер с его стимулирующим воздействием на нервы – чем крепче, тем лучше» (Риббек). Он встречался со многими известными поэтами своего времени: восхищался Силием Италиком, а Ювенал был его хорошим другом. Вдова Лукана, Полла Аргентария, была для него «царицей» (x, 64), то есть ей, наравне с другими, он был обязан какими-то знаками расположения. Но он оставался бедняком, жил на третьем этаже в большом многоквартирном доме в шумном римском квартале, где его ранним утром будил звук розги школьного учителя по соседству или его громкий голос, отчитывающий учеников. У него было маленькое имение в Сабинской области, но на его бесплодной почве ничего не рождалось, а крыша дома протекала в дождь. Если он приглашал нескольких друзей на обед в Риме (что случалось довольно редко), меню было очень скромным: немного овощей, жареный козленок, тунец, яйца, сыр и фрукты (x, 48; xi, 52). Ему часто приходилось ходить без плаща, и он был вынужден унижаться, выпрашивая плащ у одного из богатых друзей (viii, 28). Вполне естественно, что ему приходилось зависеть от могущественных людей Рима, в том числе и от самого могущественного – императора Домициана; пользуясь любым случаем, он пишет об императоре с такой угодливостью, которая зачастую омерзительна. Но очевидно, что его лесть не имела успеха, так как он ни разу не поблагодарил Домициана за какой-либо дар.

Под конец своей жизни он некоторое время провел в деревне под Аквилегией с другом – без сомнения, отдыхая от своего тягостного статуса зависимого человека. Жизнь на дне приучила его довольствоваться малым. Он так пишет своему другу Юлию Марциалу (x, 47):

Вот что делает жизнь вполне счастливой,
Дорогой Марциал, тебе скажу я:
Не труды и доходы, а наследство;
Постоянный очаг с обильным полем,
Благодушье без тяжб, без скучной тоги,
Тело, смолоду крепкое, здоровье,
Простота в обращеньи с друзьями,
Безыскусственный стол, веселый ужин,
Ночь без пьянства, зато и без заботы,
Ложе скромное без досады нудной,
Сон, в котором вся ночь как миг проходит,
Коль доволен своим ты состояньем,
Коли смерть не страшна и не желанна.

Но жизнь отказывала ему в подобных дарах. Лессинг доказал, что Марциал никогда не был женат, и если иногда он говорит об uxor (жене), то это вовсе не указывает на его собственный брак. Но суждение Риббека слишком жестоко: «Марциал познал счастье и боль, но, видимо, в его жизни не было ни мгновения искренней любви». По меньшей мере у Марциала было несколько близких подруг; кроме того, он питал исключительно глубокие чувства к красоте молоденьких мальчиков и воспел их очарование во многих стихах. Мы должны признать, что у Марциала (от природы бисексуального) гомосексуальная сторона была развита очень сильно. Нам встречается случайное упоминание о мальчике, которого автор скрыл под псевдонимом Диндим (x, 42):

Так еще нежен пушок на щеках твоих, так еще мягок,
Что его может стереть ветер, и солнце, и вздох.
Точно такой же пушок и плод айвы покрывает,
Что начинает блестеть, девичьей тронут рукой.
Каждый раз, как тебя я раз пять поцелую покрепче,
Я бородатым от губ, Диндим, твоих становлюсь.

Он же снова появляется в призыве к участию в сатурналиях (xi, 6):

В пышный праздник Сатурна-серпоносца,
В дни правленья у нас рожка с костями
Позволяешь ты, – в этом я уверен, —
Вольный Рим, нам шутить стихом игривым.
Улыбнулся ты, значит, нет запрета.
Убирайтесь, унылые заботы:
Говорить будем мы о чем придется
Безо всяких угрюмых размышлений.
Влей вина мне покрепче, мальчик, в кубок,
Вроде как Пифагор, Нерону милый,
Наливай ты мне, Диндим, да почаще:
Никуда не гожусь я трезвый! Выпью —
И пятнадцать сидит во мне поэтов.
Поцелуев Катулловых ты дай мне,
И, коль дашь мне их столько, сколько счел он,
Воробья ты Катуллова получишь.

Марциал очарован благоуханием этих поцелуев (xi, 8):

Что выдыхает бальзам, сочась с иноземных деревьев,
То, чем кривою струей вылитый дышит шафран,
Дух, что от яблок идет, дозревающих в ящике зимнем,
 И от роскошных полей, вешней покрытых листвой;
И от шелков, что лежат в тисках госпожи Палатина,
От янтаря, что согрет теплою девы рукой;
И от амфоры, вдали разбитой, с темным фалерном,
И от садов, где цветы пчел сицилийских полны;
Запах от Косма духов в алебастре алтарных курений,
И от венка, что упал свежим с волос богача.
Перечисленье к чему? Будет мало. Но все сочетай ты:
Утренний так поцелуй мальчика пахнет у нас.

В стихотворении xi, 73 содержится грубое признание, которое мы не можем пропустить, оценивая личность поэта:

Лигд, обещаешь всегда ты ко мне прийти на свиданье,
И назначаешь когда, и назначаешь куда.
Тщетно лежу я и жду, истомленный мучительной страстью,
И по-иному порой я облегчаю ее.
Что пожелать, вероломный, тебе по заслугам и нравам?
Чтоб тебе зонтик носить, Лигд, за кривой госпожой!

(Точно такое же облегчение от страсти упоминается в стихотворении ii, 43, 14.) Очевидно, Марциал не стремился посвятить себя исключительно любви к женщинам; и вот еще одно важное признание в этом (ix, 67):

Целую ночь я провел с такой шаловливой девчонкой,
Что не способен никто в играх ее превзойти.
Тысячью ласк утомлен, предложил я стать ей мальчишкой,
И согласилась она сразу без всякой мольбы.

Если кого-либо это шокирует, пусть он вспомнит, что не кто иной, как Гете, однажды написал:

Когда мне наскучит девушка, пусть она для меня станет мальчиком.

Но в этой любви к мальчикам содержится очень сильный эстетический элемент. Так, Марциал всегда может сочинить тонкую эпиграмму на прекрасного виночерпия Домициана, мальчика, которого воспевал и Стаций, и лучше всего стиль этих двух поэтов можно сравнить, сопоставив короткие и изящные эпиграммы Марциала с многоречивой помпезной поэмой Стация на эту