Сексуальная жизнь в Древнем Риме

тему. Вот одно из стихотворений Марциала (ix, 12 [13]):

Имя твое говорит нам о нежном времени вешнем,
Что доставляет грабеж краткий Кекропа пчеле;
Имя твое подобает писать Ацидамии тростью,
И Киферея его радостно вышьет иглой;
Из Эритрейских должны состоять его буквы жемчужин
Иль из камней Гелиад, что растирали в руке;
Пусть его к звездам несут журавли, начертавши
крылами;
Имя достойно твое цезарских только палат.

Вот несколько искусных строчек о волосах мальчика, принесенных в жертву (ix, 16):

Зеркало, вестник красы, и волос прелестные пряди
По обещанью принес богу пергамскому в дар
Мальчик, какой во дворце милее всего господину,
Имя которого нам напоминает весну.
Благословенна земля, что таким осчастливлена даром!
Не предпочла бы она и Ганимеда кудрей.

Марциал (подобно Катуллу в его свадебной песне) лишает женатого человека права любить мальчиков (xii, 97):

За женой молодой хоть получил ты
Больше, чем ненасытный муж мечтает, —
Деньги, знатность, воспитанность, невинность,
Все ж изводишься, Басс, на кудряшей ты,
Заведенных на женины же средства.

Вот еще о том же самом (xi, 78):

К женщинам ты обратись, обратись к их объятиям, Виктор,
И к незнакомому ты делу теперь приучись.
Огненный ткут уж покров невесте, готовится дева,
И молодая твоих скоро юнцов острижет.
Только разочек тебе она даст по-прежнему волю,
Остерегаясь еще раны от новой стрелы;
Но продолжаться тому ни мамка, ни мать не позволят,
Скажут они: «Не юнец это тебе, а жена!»

Возможно, что Марциала в конечном счете удерживали от брака подобные соображения. По крайней мере, он говорит (xi, 104): «Прочь убирайся, жена, или нраву нашему следуй». И он ярко описывает те качества, которых требует от любовницы, но, к сожалению, не от непорочной и уважаемой жены. Это стихотворение вполне можно процитировать в современном руководстве по искусству брака…

Были и другие соображения (viii, 12):

Спросите вы, почему мне не надо богатой супруги?
Да не хочу я совсем замуж идти за жену.
Надобно, Приск, чтоб жена была в подчиненье у мужа,
Иначе равенства, верь, между супругами нет.

Конечно, не следует воображать, что Марциал знал женщин чисто теоретически. Разумеется, дело обстояло не так. Он любил женщин, но, чтобы любить женщин, не обязательно быть женатым. Тем не менее он мало говорит о своих романах с женщинами. Можно упомянуть стихотворение ii, 31:

Часто с Хрестиной я спал. «Ну что, хорошо с ней, скажи
мне?»
«Да, Мариан, ничего лучше не может и быть».

И iii, 33:

Я предпочел бы иметь благородную, если ж откажут,
Вольноотпущенной я буду доволен тогда.
В крайности хватит рабы, но она победит их обеих,
Коль благородна лицом будет она у меня.

Он даже может говорить галантности даме, которую уважает, например, своей патронессе Полле (xi, 89):

Полла, зачем ты венки мне из свежих цветов посылаешь?
Я предпочел бы иметь розы, что смяты тобой.

К концу жизни Марциал вернулся на родину в Испанию; путевые расходы оплатил его друг и покровитель Плиний. Это был прекрасный финал его жизни, но, видимо, она была очень недолгой, так как Плиний упоминает в письме, что он опечален смертью своего дорогого Марциала, случившейся всего лишь через несколько лет после того, как тот уехал в Испанию. Тем не менее поэт провел там несколько спокойных и счастливых лет. Он говорит о женщине по имени Марцелла, подарившей ему поместье, настолько восхищавшее его, что он не обменял бы его и на сады феакийцев (xii, 31). Но вероятно, эта Марцелла была не более чем покровительницей поэта – у нас нет никаких оснований вслед за Лессингом фантазировать, что Марциал женился на ней. Марциал никогда не был женат. В последний раз мы слышим его голос в этом, по-видимому, утешительном письме своему другу Ювеналу в Рим (xii, 18):

Ты теперь, Ювенал, быть может, бродишь
Беспокойно по всей Субуре шумной.
Топчешь холм ты владычицы Дианы,
И гоняет тебя к порогам знати
Потогонная тога, и томишься
Ты, всходя на Большой и Малый Целий.
Я ж опять, декабрей прожив немало,
Принят сельскою Бильбилой родною,
Что горда своим золотом и сталью.
Здесь беспечно живем в трудах приятных
Мы в Ботерде, в Платее – кельтиберских
То названия грубые местечек.
Сном глубоким и крепким сплю я, часто
Даже в третьем часу не пробуждаясь:
Отсыпаюсь теперь я всласть за время,
Что все тридцать годов недосыпал я.
Тоги нет и в помине: надеваю
Что попало, с поломанных взяв кресел.
Я встаю – в очаге горит приветно
Куча дров, в дубняке соседнем взятых;
Все уставила ключница горшками.
Тут как тут и охотник.
Ты такого Сам не прочь бы иметь в укромной роще.
Оделяет рабов моих приказчик
Безбородый, что все остричься хочет[102] .
Тут и жить я хочу, и тут скончаться.

Как мы видим, жена здесь не упоминается.

На этом закончим о Марциале. Затратив некоторые усилия на изучение подробностей его частной жизни, мы снова приходим к истине, выраженной Лессингом: «Самые важные биографии каких-либо писателей античного времени важны лишь постольку, поскольку могут пролить свет на их труды». Вывод, к которому мы приходим после знакомства с жизнью Марциала, – его глаза были открыты на все сомнительные и неприятные детали, характерные для его эпохи; он имел массу возможностей для знакомства с этими деталями, но сам он, разумеется, был не таким человеком, чтобы лично испытать многие из тех отвратительных вещей, о которых писал.

Младшим современником Марциала был сатирик Ювенал. О жизни этого человека нам известно еще меньше. Совершенно верно замечание Лессинга: жизнь этого поэта – в его поэзии. Из самих стихотворений Ювенала становится ясно, что он происходил из города вольсков Аквинума, но жизнь в Риме знал очень хорошо. Писать он начал во вполне зрелом возрасте. Он относился к интернациональной жизни в Риме со всеми ее пороками и приманками совсем как провинциал-римлянин старой закалки, то есть осуждал и клеймил ее. Он обладал глубокой и острой проницательностью, хотя был совершенно лишен чувства юмора: от него не скрылся ни один из пороков его эпохи – от освобожденного раба, кичащегося на улицах своим новообретенным богатством, до вкрадчивого охотника за наследством; от человека, равно готового делать женщине детей или дарить удовольствие другому мужчине, до мужеподобной воительницы, потрясающей копьем на арене.

И прежде всего он знал и осуждал всевозможные сексуальные извращения. Именно поэтому он имеет такое значение для нашего исследования. Больше в данный момент нам сказать о нем нечего, потому что в предыдущих главах мы неоднократно использовали обильные свидетельства, содержащиеся в его сатирах. Кроме того, некоторые из его сатир (которые, как и Марциал, он писал откровенными и недвусмысленными словами) невозможно подробно рассматривать в нашей книге. О душевной организации поэта, ответственной за подобные обличения, мы можем сказать следующее: она представляет собой полную противоположность духовному облику Марциала. При всей критике сексуального поведения своих современников Марциал остается другом и поклонником красотымальчиков и женщин. Но все отношение Ювенала пронизано безусловным пессимизмом и отвращением; он не питает ни малейшей симпатии даже к поэзии Проперция и Катулла. Такими словами начинается его знаменитая шестая сатира:

Верю, что в царстве Сатурна Стыдливость с людьми
пребывала:
Видели долго ее на земле, когда скромным жилищем
Грот прохладный служил, которого тень заключала
Вместе весь дом – и огонь, и ларов, и скот, и владельца;
В те времена, что супруга в горах устилала лесное
Ложе соломой, листвой и шкурами дикого зверя.
Эта жена не такая была, как ты, Цинтия, или
Та, чьи блестящие взоры смутил воробей бездыханный:
Эта несла свою грудь для питания рослых младенцев,
Вся взлохмачена больше, чем муж, желудями рыгавший…[103]

Только в то время, считает Ювенал, женщины были