Сегодня это читается как пародия, но в 1924 году это звучало вполне серьезно. И, что самое важное, за исключением вульгарно-социологических 'классовых' формулировок, именно эти установки, как будет показано дальше, определяли отношение большевистской партии и советской власти к сексуальности вплоть до самых последних дней этого бесчеловечного режима.
Ленин не читал залкиндовских заповедей, они были опубликованы уже после его смерти, а если бы прочитал - беспощадно высмеял бы их.[81] Он не терпел глупостей вульгарного социологизма и подчеркивал, что 'отношения между полами не являются просто выражением игры между общественной экономикой и физической потребностью'.[82] Но по своим внутренним интенциям и акцентам на социальный контроль, взгляды Залкинда были ему гораздо ближе, чем коллонтаевский неуправляемый и отдающий индивидуализмом 'крылатый Эрос', не говоря уже о 'свободной любви'.
Как всякому воспитанному человеку, Ленину претила физиологизация сексуальности и сведение любовных чувств к 'удовлетворению половой потребности'. В той же знаменитой беседе с Кларой Цеткин он подверг резкой критике распространенное в тогдашней молодежной среде мнение, что при социализме удовлетворить половое влечение будет так же просто, как выпить стакан воды.
Конечно, рассуждал Ленин, 'жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и станет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ? Но важнее всего общественная сторона. Питье воды - дело действительно индивидуальное. Но в любви участвуют двое, и возникает третья, новая жизнь. Здесь кроется общественный интерес, возникает долг по отношению к коллективу'.[83]'
Эти слова совершенно справедливы. Но хотя Ленин против аскетизма и ханжества, его смущает, что 'растрата сексуальной энергии' отвлекает молодежь от революционной борьбы:
Революция требует от масс, от личности сосредоточения, напряжения сил. Она не терпит оргиастических состояний, вроде тех, которые обычны для декадентских героев и героинь Д. Аннунцио. Несдержанность в половой жизни буржуазна: она признак разложения. Пролетариат - восходящий класс. Он не нуждается в опьянении, которое бы оглушало иди возбуждало...[84]
Ленин скептически и даже откровенно враждебно относится к любым теориям, абсолютизирующим значение пола и сексуальности и прежде всего - к фрейдизму, полагая, что все они вытекают из личных потребностей, 'из стремления оправдать перед буржуазной моралью собственную ненормальную или чрезмерную половую жизнь и выпросить терпимость к себе'[85]
Но откуда общество черпает свои понятия о нормальном и ненормальном и чем плоха сексуальная терпимость? Эти вопросы вождю пролетарской революции в голову не приходили, - всякая терпимость ему была органически чужда.
Упразднив, с одной стороны, Бога, церковный брак и абсолютные нравственные ценности, а с другой стороны, - право личности на индивидуальное самоопределение и любовь, которая может стоять выше всех социальных обязательств, большевизм оказался беспомощным перед лицом этического релятивизма. Отсюда - либо механистическое биологизаторство, либо такое же механическое подчинение личности классово-групповым нормам. И то, и другое отчетливо прослеживается в массовой литературе и публицистике 1920-х годов.[86]
'Старые гнилые устои семьи и брака рушатся и идут к полному уничтожению с каждым днем. Но нет никаких руководящих начал для создания новых красивых, здоровых отношений. Идет невообразимая вакханалия. Свободная любовь лучшими людьми понимается как свободный разврат', - читаем в одной из статей 1920 года.[87]
В реальной жизни 'вакханалия' была, как мы видели, не столь страшной. Иное дело - освобожденная от цензуры художественная литература. Как писала в 1925 г. Лидия Гинзбург, 'эротика стала существенней шим фактором литературы прежде всего как фактор неблагополучия'.[88]
У нас нет любви, а только сексуальные отношения, заявляет героиня нашумевшего романа Пантелеймона Романова 'Без черемухи' (1926).
Героиня другой сенсационной книги, 'Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь' Сергея Мзлашкина (1926) Таня Аристархова к началу повести уже имела 22 любовника, участвует в оргиях, пьет и принимает наркотики, но потом преодолевает вредное влияние НЭПа и обретает моральную чистоту в лоне партии.
В популярном рассказе Коллонтай 'Любовь пчел трудовых' (1923) читаем:
Вас удивляет больше всего, что я схожусь с мужчинами, когда они мне просто нравятся, не дожидаясь, когда я в них влюблюсь? Видите ли, чтобы 'влюбиться', на это надо иметь досуг, я много читала романов и знаю, сколько берет времени и сил быть влюбленной. А мне некогда. У нас в районе сейчас такая ответственная полоса- Да и вообще, когда был досуг у нас все эти годы? Всегда спешка, всегда мысли полны совсем другим.[89]
В советской прозе и поэзии 1920-х годов очень много грубых, примитивных, натуралистических сексуальных сцен и символов. Иначе и не могло быть: писатели, пришедшие в литературу от сохи или от станка, эротических тонкостей не знали, они описывали то, что сами чувствовали и видели в жизни. Партийных интеллигентов это шокировало, но как реагировать на подобные вещи, партия, для которой всякая личная жизнь была табу, попросту не знала.
Что бы молодой человек ни делал, он все равно, по меткому замечанию Ш. Фицпатрик, впадал в 'грех мещанства'. Если он жил так же, как его родители, то попадал в ловушку 'буржуазного брака', а если становился сексуальным революционером, - попадал в тенета буржуазно-богемной безответственности, кабацкой 'есенинщины' или 'енчменщины' (по имени молодого философа, пропагандиста 'свободной любви' Эммануила Енчмена, которого в 1923 году 'разоблачил' Бухарин).
Не в силах разрешить эти противоречия, диктатура пролетариата прибегает к испытанному и проверенному средству - цензурным, а затем и политическим репрессиям.
