И потом, русскому вечно хочется, как на дороге во время езды, — быстрее, в объезд, лишь бы двигаться. «Ах, тройка, птица-тройка!…»
Против кого дружим?
Зависть — признание себя побежденным.
«Угораздило же меня родиться с душой и талантом в России!» — написал 170 лет назад великий Пушкин. Многие одаренные люди во все времена существования Руси — России — Советского Союза и Российской Федерации смогли бы подтвердить правоту слов Александра Сергеевича…
Знаменитый вопрос Фаины Раневской, обращенный к группе шепчущихся артисток: «Против кого дружите, девочки?» — очень точно отражает состояние общественного мнения в творческих кругах нашей страны. Российская интеллигенция всегда «дружила против» общего «врага» и была чрезвычайно партийной, то есть делилась на мелкие и крупные партии, иногда объединяющиеся между собой, иногда враждующие, по выражению А. Чехова, до «животной, ненасытной злобы». Принцип «кто не с нами — тот против нас» был и остается основополагающим. Как ни странно, наиболее сплоченной творческая интеллигенция была во времена авторитарного социализма. Тогда она разделилась на две неравные группы: первую привечала власть (причем не обязательно это были бездарные люди). Можно вспомнить Шолохова, Бондарчука, Герасимова, Товстоногова, Ефремова — список будет длинным. Другую группу составляло большинство, находящееся в молчаливой или открытой оппозиции, — их объединяло скрытое недовольство своим положением. Сейчас все вернулось на круги своя, и ты должен принадлежать к какой-либо группировке. Если ты независим, то обречен на порицание, на иронию и нередко на бойкот. Тут сказывается отсутствие индивидуализма в русской ментальности — то самое общинное сознание.
И если независимого художника коллеги для приличия не критикуют публично, эту роль яростно реализовывает критика. Российскую критику в своем большинстве сегодня можно охарактеризовать одним исконным словом — «гноище». Дореволюционной русской критике тоже было не занимать ни культуры, ни самостоятельности, но все же были признаки хорошего тона. В советское время критика состояла в основном из ангажированных властью людей. Можно было упрекать их в продажности, в необъективности, но именно из-за ограниченного числа рабочих мест это были в основном образованные и начитанные профессионалы.
Кто из моих соратников по искусству не испытывал тайного удовлетворения, читая разгромную статью про очередное творение коллеги? Знаю по себе: открываешь какой-нибудь «Коммерсант» на странице культурной жизни и выискиваешь рецензию, где неграмотное, хамское, но бойкое перо разделывается с очередным балетом, спектаклем или фильмом. Фу, «слава Богу, не про меня!». Если пишут гадко — посещают мысли, что так и есть, если хвалят, уверен, что проплатили. Правда, есть хвалебные «непроплаченные» статьи — это пишут о наших «священных коровах», которых ругать нельзя, ибо они «признанные», да и «своих не бьют». В крайнем случае, если мастер уже совсем оконфузился, можно пространно и интеллектуально объяснить недалекому зрителю или читателю, что поиск и новаторство — это тоже благородно. Существуют примеры, когда это «общественное мнение» разрушало жизнь великих художников и не давало им возможности свободно творить. О губительном влиянии общественного мнения написано и «Горе от ума», и «Анна Каренина». И мы не задумываемся, что люди, которых мы считаем бесспорными гениями, были в конфликте со всем обществом, со своими коллегами и постоянно жили под прицелом критиков всех мастей… «Консерваторский композитор г. Чайковский совсем слаб» — так охарактеризовал Петра Ильича петербургский композитор и влиятельный критик Цезарь Кюи. Петербургская музыкальная «тусовка» считала Чайковского посредственностью — гением для нее был Кюи. Чайковский не вынес атмосферы Петербурга и сбежал в Москву. Когда впервые в 1884 году на сцене Мариинского театра бала поставлена его опера «Евгений Онегин», критик Кюи написал, что арию Ленского «невозможно признать за хорошую музыку» и ария Гремина «банальна», а оперу публично объявил мертворожденной и, безусловно, несостоятельной. Кто знает теперь Кюи? Но сколько боли он доставил гению…
В 1896 году Савва Мамонтов привлек художника Михаила Врубеля для оформления павильона Всероссийской промышленной выставки. Врубель создает гениальные панно — «Принцессу Грезу» и «Микулу Селяниновича». Всем, кто понимал в живописи, было ясно, что шедевры Врубеля полностью «убивают» выставленные рядом картины живописцев-академиков. «Художники Академии взбесились, как черти, — вспоминает Константин Коровин. — Что за озлобленная ругань, и ненависть, и проклятия сыпались на бедную голову Михаила Александровича». Академики подсуетились и через великого князя добились, чтобы работы Врубеля сняли. Коровин вспоминает: «Врубель еще больше убедился в своем непризнании… Такие шутки жизни даром не проходят, и Михаил Александрович стал попивать вино. Не было ни одного человека, который не укусил его и не старался укусить… Но никогда, нигде этот человек не сказал ни про кого худо, не сказал, что нужно было сказать, — подлецы!» В своих воспоминаниях Коровин пишет о критике: «…Тут пошлость науслугах, она первая орет: «какофония», «декадентство», «ерунда». Потом проваливается,
В 1897 году провальное исполнение Первой симфонии Сергея Рахманинова и злорадство критиков стали причиной нервной болезни и глубочайшего душевного кризиса композитора. Он долго не мог сочинять, и лишь помощь психиатра Николая Даля помогла ему вернуться к творчеству.
В 1903 году по окончании Второй симфонии Александра Скрябина поднялся страшный шум, раздались крики «Долой с эстрады!». Танеев демонстративно вышел из зала, Лядов в письме к Беляеву писал: «Ну, уж и симфония! Это черт знает что такое!!! Господи! Да куда же делась музыка?…» В 1904 году Скрябин на пять лет уезжает из России, ибо ему и его семье просто не на что жить…
Никто уже не вспомнит, что и Чехова современники просто ненавидели. Ненавидели за то, что «свободный художник» не примыкал ни к какой группировке. А его старались заполучить и «левые», и «правые»! И он это понимал. После провала «Чайки» в 1896 году в Петербурге он писал Суворину: «Успех не имеет, судя по всему, не моя пьеса, а успех не имеет моя личность». В другом месте Чехов так описывает современную критику: «Это ведь не критика, не мировоззрение, а ненависть, животная ненасытная злоба. Зачем этот тон, точно судят они не о художниках и не о писателях, а об арестантах?» Что бы сказал Антон Павлович, почитай он сегодняшнюю художественную критику!
Думаю, поверхностность мышления — особенность русского интеллигента. Он не намерен придавать значения деталям, проявлять любопытство. В своих поступках и суждениях он руководствуется собственными или заимствованными стереотипами. Как правило, это упрощенное представление ему подсовывается критиком или новомодным «пророком истины».
Такие стереотипы с удивительной легкостью распространяются в нашем обществе, и их даже не пытаются критически осмысливать. Причем то, что хвалят до упоения, потом будут ругать и топтать ногами, как только сменится стереотип. Взять хотя бы вашего покорного слугу: я в глазах «уважаемого общества-с» — расчетливый конъюнктурщик (что, естественно, моя наследственно-фамильная черта). Правда, «высокий профессионал», точно знающий формулу успеха, но постоянно промахивающийся. И зоркие критики, которые давно никакой искренности от моих творений не ждут, любят
