Правда, в данном случае, цена удовольствия могла оказаться чересчур высокой. Равной цене жизни…
Девушка, словно уловив сомнения и колебания пилота, остановилась и полуобернулась к нему – и Торнссон, встретив ее призывный взгляд, в котором сквозило все то же благоговение, окончательно решился.
«Дьявол, да что может быть лучше, чем принять смерть в момент наслаждения!..»
– Свен, – сказал он, показывая на себя.
– Лолалиатцакоаце, – не проговорила – пропела в ответ она, и добавила что-то еще, слогов на двадцать – двадцать пять, но для Торнссона это была уже избыточная информация.
– Лола, – повторил он первые два достаточно простых слога ее имени и, поднявшись еще на одну ступеньку, оказался рядом с ней. Ее волосы пахли незнакомо и возбуждающе.
Девушка прикипела взглядом к его плавкам, ноздри ее шевельнулись, и качнулись серебристые кольца, придававшие ей сходство с поклонницами дип-ретро.
– Пошли, Лола, – сказал он, едва удерживаясь от того, чтобы не приступить к делу прямо сейчас – такой почти физически ощутимый поток феромонов истекал от юного тела. – Пошли…
Лестница, сделав несколько витков, вывела их в такой же узкий коридор, в конце которого темнел еще один прямоугольный проем. Миновав его, Свен вслед за девушкой шагнул в темноту, тут же отпрянувшую, словно обжегшись огнем факела.
Это был небольшой зал, посредине которого возвышалось нечто похожее на ширму – деревянный каркас в рост человека, обтянутый белой тканью с витиеватыми узорами. Там часто повторялись изображения четырехлепесткового цветка, змей, бабочек, птиц и каких-то абстрактных фигур, которые можно было принять за творчество кубистов и супрематистов, – была в жизни пилота и специалистка по живописи, студентка-китаянка, не в меру экспансивная и ревнивая. Наискосок от входа, в сопредельной стене, виднелся еще один проем, и в глубине его что-то слабо отливало золотом в свете факела. Присмотревшись, Торнссон различил знакомые пухлые губы и приплюснутый нос солнечного божества. Всякие сомнения отпали – он опять был в том же храме на вершине ступенчатой пирамиды, только не в зале с чашей, а в соседнем помещении, вход в которое он не заметил, когда выказывал знаки уважения солнцеликому покровителю индейцев. И значит, скорее всего, он действительно так и не покидал пирамиду.
Пилот еще раз подумал, что обличьем своим Кинич Какмоо совсем не похож на свою паству, а похож на заплывшего жиром чванливого негра, – и тут же выпрыгнуло из подвалов памяти, казалось бы, прочно забывшееся за ненадобностью. Еще одна история из тех, что как арахис из надорванного пакетика сыпались из лорда-хранителя информации Алекса Батлера, под завязку забившего свою голову всякой всячиной, тутти фрутти на любой вкус и цвет.
Орфей-всезнайка говорил когда-то на базе в Юте что-то такое о древних каменных головах – огромных скульптурах, найденных, кажется, где-то в этих краях. Головах с обликом именно негров, а не индейцев. «Головы ольмеков» – вот как они назывались. Не сиделось, видать, неуемным неграм в своей Африке, тянуло в другие края… Вот только почему индейцы поклонялись негритянскому божеству?..
Впрочем, сейчас у пилота были дела поважнее, чем раздумья по поводу загадок истории. Подчиняясь жесту своей юной освободительницы, он вместе с ней подошел к ширме и с интересом проследил за тем, как девушка отводит в сторону одну из секций, открывая проход внутрь. Он не рассчитывал на то, что там обнаружится гидроматрас или обширное ложе-сексодром; гораздо чаще он обходился без этого. Но то, что он там увидел, было, пожалуй, похлеще гидроматраса и всех сексодромов вместе взятых.
За ширмой, на каменном полу, тускло отражавшем свет факела, сидел во всей своей небесной красе сам солнечный бог Кинич Какмоо. Точнее, сидел он не на полу, а на невысоком пьедестале, к которому вели три ступеньки. Размерами каменный бог был чуть побольше пилота. Лицо его украшала золотая маска – уменьшенная копия барельефа в нише, тело было расписано кое-где стершейся разноцветной узорчатой татуировкой, а по обилию уже привычных пилоту разнообразных побрякушек – браслетов, колец, ожерелий, пластин, трубочек, бляшек, перьев и прочего – солнцеликий превосходил десяток верховных жрецов вместе взятых. Никакой одежды на нем не было. Кинич Какмоо (если, конечно, именно так называли его здешние индейцы) сидел, слегка откинувшись назад, упираясь отведенными за спину руками в постамент, словно загорал на пляже; для полного сходства не хватало только дорогих солнцезащитных очков, но не будет же бог Солнца скрывать свое лицо от самого себя! Его полусогнутые в коленях ноги были широко разведены в стороны, и вздымался между ними золотой, ярко блестящий фаллос, размерам которого могли бы позавидовать не только любители сексуальных утех из породы homo sapiens, но, пожалуй, и племенные жеребцы. Солидный был детородный орган у солнечного божества, напряженный, вытянутый в струнку и готовый вонзиться туда, куда надо.
Но только хоть и бог это был – а все-таки каменный, с добавками золота. Всего лишь скульптура. Статуя. Неподвижное подобие, совершенно неспособное ничего никуда вставлять. А значит…
А значит, сообразил слегка оторопевший от этого зрелища Свен, солнечный бог фигура тут пассивная, и главную роль в обряде играет совсем не он. Пилот почти не сомневался в том, что не просто так, не для красоты, не для молитв и песнопений разместили здесь негроидного бога в такой позе и с такой мощной штуковиной, на которую так удобно присесть, держась руками за раздвинутые гладкие каменные колени. И не просто присесть, и не каждому присесть… А именно женщине. Девушке. Девственнице. Принять в свое лоно золотой фаллос солнечного бога. Кровь из разорванной плевы – ему, богу, первому. Право первой брачной ночи. Да, конечно, больно – а что поделать? Разве это не высшая честь – совокупиться с солнечным божеством?
Зачем девушка с труднопроизносимым именем привела его сюда? Чтобы он присутствовал при обряде? Или?..
Ну конечно – или!
Торнссон перевел взгляд на неподвижно стоявшую Лолалиатцакоаце. Она сделала шаг к постаменту, воткнула факел в углубление у ступни божества и медленно повернулась к пилоту.
– Лола… – сказал он.
– Су…ээн… – сказала она.
И перешла на язык жестов.
Этот язык был прост и понятен; для того, чтобы пользоваться им, не нужно ходить на какие-то курсы и слушать кассеты с записями текстов. Наверное, на таком языке можно общаться даже с инопланетянами. Главное – чтобы у собеседников не было никаких предубеждений и они искренне желали понять друг друга.
Лолалиатцакоаце, тихо и напевно говоря что-то, показывала пальцем на едва различимый в трепещущем свете факела потолок, и переводила палец на пилота, разводила руки в стороны, как крылья, и кружила на месте, глядя вниз, себе под ноги, словно бы с высоты… без всякого смущения поглаживала золотой причиндал божества, и устремляла взгляд на эластичные плавки Свена… притрагивалась ладонями к своему животу и выпячивала его… что-то покачивала на руках… простирала руки к статуе божества… расправляла плечи, изображая пальцами колышущиеся перья над головой… Это был целый моноспектакль, это был театр пантомимы, это была пламенная речь – изложение дальнейшей жизненной программы Лолалиатцакоаце.
И Свен Торнссон прекрасно разобрался в этой программной речи.
Он был белоликим богом, подобным солнечному божеству, – божеству, которому поклонялись, которого любили, которому отдавали свою девственность. Он, как и Кинич Какмоо, обитал в небесах, и спустился с небес, чтобы облагодетельствовать юную Лолалиатцакоаце. Ей уготовано было лишиться невинности от золотого фаллоса солнечного божества, но она поступит по-иному. Она отдастся пришедшему с небес Суээну, звездному брату Солнца, потому что он, Суээн, сродни людям, в его жилах течет такая же кровь… Она отдастся белокожему брату Солнца, и у нее родится ребенок. Сын. Сын вырастет – и станет верховным жрецом, самым могущественным из всех когда-либо существовавших верховных жрецов, и все будут покорны ему, и будут трепетать при каждом его слове, при каждом его взгляде, и безропотно выполнять все его указания. И она, Лолалиатцакоаце, мать великого верховного жреца, будет счастлива, и проведет свои земные дни в блаженстве и покое, а по окончании своего жизненного пути вознесется на небо. Ей уготовано вечное беззаботное пребывание среди богов, и сын ее в положенный час присоединится к ней –
