Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

— Поглядим, — усмехнулся Ращупкин. «Вот еще гостей на мою голову», — подумал Курчев, но ничего не сказал.

— Значит, это я вам организовал жилье? — снова спросил подполковник.

— Да. Только благодарить мне вас не положено.

— Ничего. В Москве — положено. Гебен мир айн шлюссель?

— О, я, я, натюрлих, — засмеялся Курчев. — Вот он, — полез во внутренний карман кителя.

— Хорошо. Потом покажете. Может быть, я еще шучу. Но в общем, вы везучий, Борис Кузьмич. Жилье в Москве — это священная мечта каждого гражданина СССР.

«А он — ничего», — подумал лейтенант и вслух сказал: — Нет, у меня вам не понравится. Мебель еще отцовская, какую в войну сжечь забыли.

— Мне не поселяться, — улыбнулся подполковник. — Новосельнов пишет?

— Да. В Москву перебирается.

— Бойтесь его, лейтенант, — посерьезнел подполковник. — По нему решетка плачет. Не помри Иосиф Виссарионович, за милую душу сидел бы. Про дизели слышали?

— Нет.

— Ну и хорошо. Он тоже вроде вас — везучий. «Да и ты не из несчастных», — подумал Курчев.

— А все-таки вы, лейтенант, маху дали. Надо было в партию подавать, а то когда еще в аспирантуре вступите. Теперь, кажется, в учебных заведениях ограничен прием или вовсе закрыт. Вот через три года локти кусать начнете, когда подойдет распределение!

— Ваша правда.

— Или вообще не думаете в партию?..

— Нет, почему…

— Теперь до двадцати восьми в комсомоле можно, — подал голос Сережка Ишков.

«Они твою биографию насквозь и поперек… — подумал Курчев, вспомнив, что почти месяц назад, в Гришкин отъезд, то же самое сказал дневальный Черенков. — Да они тут со скуки всем кости перемывают».

— Мне двадцать шесть через месяц. Продлюсь, — ответил, чтобы покончить с этой темой.

Москва катилась навстречу окраинами, притормаживая на перекрестках, серая и будничная, вовсе не похожая на ту, субботнюю, которую лейтенант наблюдал из окна автобуса… Впрочем, теперь она была своя, может быть, даже по гроб, а свое, как известно, всегда, если не хуже, то во всяком случае обычней. Солнце где-то затерялось. В городе было суетливо и пасмурно.

— Показывайте, куда? — сказал Ращупкин.

«Лучше было бы самому добираться», — подумал Курчев. Присутствие командира полка придавало возвращению оттенок принудительности, вносило субординационность, хотя подполковник сейчас не налегал на дисциплину и даже шоферу позволял себя называть Константином Романовичем.
«Интересно, что у него за баба? Хотя какой там интерес? А мне куда деться? Разве что в баню сбегать…»
«Победа» развернулась на перекрестке и ловко въехала в подворотню, куда, сколько помнил Курчев, до войны не рисковали въезжать автомашины.

— Возьми у лейтенанта вещи, — сказал Ращупкин Ишкову и пошел вслед за Курчевым по неровному, похожему на воронку мощеному двору. Квартира была в правом, если смотреть со стороны двора, крыле дома. Входная дверь не была закрыта. Курчев не был больше года, но в сенях ничего не переменилось.

— Здравствуйте, — встретила его единственная соседка Степанида, то ли вахтерша, то ли уборщица при Елизаветиной конторе. — Офицерья-то сколько!

— Третий — солдат, — засмеялся Курчев и полез в китель за ключом. Замок почти амбарный, весом что-нибудь в килограмм, был смазан и открылся сразу.

— Ничего, — сказал Ращупкин, оглядывая комнату. — Троллейбус только ни к чему.