Сбросив одеяло, Норрис сел на кровати. И только тогда увидел свое пальто, которое повесил на стул, — на ткани были огромные кровавые пятна. Кожаные башмаки, оставленные возле кровати, покрывала кровавая корка.
Кровью было изляпано все. Даже на манжетах и рукавах рубашки, в которой юноша спал, остались кирпичнокрасные брызги. Значит, это был не сон. Он заснул в одежде, на которой осталась кровь Мэри Робинсон.
Венделл заколотил в дверь.
— Норрис, нам нужно поговорить!
Спотыкаясь, Норрис прошел по комнате и открыл дверь. На тускло освещенной лестнице стоял Венделл.
— Ты ужасно выглядишь, — заметил он. Охнув, Норрис снова подошел к кровати и сел.
— Это потому что ночь выдалась ужасная.
— Я слышал об этом.
Перешагнув через порог, Венделл закрыл дверь, а затем оглядел жалкую тесную мансарду. Он не произнес ни слова, да это было необязательно — на его лице и без того отразилось впечатление от гниющих балок, проваливающегося пола и набитого соломой матраца, лежавшего на дощатой кровати, которая видала разные виды. Вдруг из полутьмы, стуча когтями по полу, выскочила мышь и тут же исчезла под столом, на котором лежала открытая книга — потрепанный экземпляр «Анатомии» Вистара. Поздним ноябрьским утром на улице стоял такой мороз, что на внутренней стороне окна образовалась наледь.
— Полагаю, ты удивился, что я не пришел на обход, — предположил Норрис.
Сидя в одной рубашке, он чувствовал себя до крайности уязвимым, а посмотрев на свои ноги, заметил, что они покрылись гусиной колеей.
— Я знаю, почему ты не пришел. В больнице только об этом и судачат. О том, что случилось с Мэри Робинсон.
— Тогда ты знаешь, что именно я ее и нашел.
— В любом случае, это одна из версий. Норрис поднял таза.
— А что, есть другие?
— Разнообразных слухов множество. И, к сожалению, они омерзительны.
Норрис снова уставился на свои голые колени.
— Будь добр, подай мне, пожалуйста, брюки. Здесь чертовски холодно.
Венделл передал ему штаны, а затем отвернулся и стал смотреть в окно. Одеваясь, Норрис заметил пятна крови на отворотах брюк. На какую вещь ни глянь, всюду кровь Мэри Робинсон.
— И что же обо мне говорят? — поинтересовался он. Венделл снова обернулся к нему.
— Ты появлялся в больнице вскоре после каждого из преступлений, и это странное совпадение.
— Но ведь это не я обнаружил тело Агнес Пул.
— Однако ты был там.
— И ты тоже.
— Я тебя не обвиняю.
— Тогда что ты тут делаешь? Решил взглянуть на жилище Потрошителя? — Поднявшись, Норрис надел подтяжки.
— Представляю, как можно посплетничать об этом. Такую пикантную подробность не грех посмаковать с гарвардскими дружками, попивая мадеру.
— Ведь на самом деле ты обо мне так не думаешь, верно?
— Но я знаю, что ты думаешь обо мне.
Венделл подошел к Норрису. Он был гораздо ниже, и его взгляд напомнил юноше глазки маленького злобного терьера.
Ты сразу же стал вести себя заносчиво — с самого первого дня. Бедный фермерский мальчишка, все с тобой в контрах. Никто не хочет быть твоим другом, потому что у тебя недостаточно добротный сюртук и в карманах не водится лишней мелочи. Ты действительно думаешь, что я так считаю? Будто ты не стоишь моей дружбы?
— Я знаю, какое место занимаю в вашем кругу.
— Не думай, что способен читать мои мысли. Мы с Чарлзом много раз пытались принять тебя в нашу компанию, чтобы ты не чувствовал себя чужим. А ты продолжаешь держаться на расстоянии, словно заранее решил, что никакой дружбы у нас не получится.
— Мы коллеги, Венделл. Но не более. У нас общие наставник и старик ирландец. А еще мы иногда выпиваем вместе. Но — взгляни на эту комнату. Ты сразу увидишь, что в остальном нас мало что объединяет.
— У меня гораздо больше общего с тобой, чем с Эдуардом Кингстоном.
— О да, — рассмеялся Норрис. — Только взгляни на наши одинаковые атласные жилеты! Назови хоть что-нибудь нас объединяющее, кроме старика ирландца на столе прозекторской.
Венделл повернулся к столу, на котором лежал учебник Вистара.
— Во-первых, ты занимаешься.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Это и есть мой ответ. Ты сидишь здесь, в холодной мансарде, сжигаешь свечи до последней капли сала и занимаешься. Для чего? Для того только, чтобы в один прекрасный день надеть цилиндр? Как-то не очень мне в это верится. — Венделл повернулся к Норрису. — Думаю, ты учишься по той же причине, что и я. Потому что веришь в науку.
— Ну вот, теперь ты решил, что способен читать мои мысли.
— Вспомни тот день, когда мы делали обход палаты с доктором Краучем. Одна из женщин слишком долго мучилась родами. Он порекомендовал пустить ей кровь. Помнишь?
— И что же?
— Ты поспорил с ним. Сказал, что проводил эксперименты с коровами. И что кровопускание никакой пользы не принесло.
— И был за это как следует высмеян.
— Но ты же наверняка знал, что так оно и будет. И все равно сказал это.
— Потому что это правда. Я научился этому у коров.
— И гордость не мешает тебе учиться у коров.
— Я фермер. У кого же мне еще учиться?
— А я сын священника. Думаешь, то, чему мой отец учил со своей кафедры, оказалось столь же полезно? Любой фермер знает куда больше о рождении и смерти, чем простой человек, сидящий щ церковной скамье.
Норрис, фыркнув, обернулся и протянул руку к сюртуку — единственной вещи, на которой не было крови Мэри
Робинсон, и то только потому, что прошлой ночью он оставил его дома.
— У тебя странные представления о величии фермеров.
— Я всегда знаю, когда передо мной человек науки. А еще я понял, что ты великодушен.
— Я великодушен?
— Это было в прозекторской, когда Чарлз превратил старика ирландца в кровавое месиво. Все мы прекрасно знаем, что одна осечка — и Чарли могут выгнать из колледжа. Но ты вышел и заступился за него, хотя ни Эдвард, ни я этого не сделали.
— Вряд ли это можно назвать великодушием. Просто мне была невыносима даже мысль о том, что взрослый мужчина может расплакаться.
— Норрис, ты отличаешься от большей части наших студентов. У тебя есть призвание. Неужели ты думаешь, что
Чарли Лакауэю есть дело до анатомии, до materia medical? Он здесь только потому, что этого хочет его дядя.
Потому что его отец и дед были врачами, а у него самого не хватает духу восстать против родных. А Эдвард? Он даже не старается скрыть равнодушие. Половина студентов занимаются лишь для того, чтобы порадовать родителей, другие же в большинстве своем хотят выучиться какому-нибудь ремеслу, которое
