таким образом: предоставляли союзникам кредиты, используя половину средств банков западных партнеров. В случае же затруднений с возвратом кредита мы выкупали их долю. Благодаря такому так называемому
silent
participation
(молчаливому участию) наш собственный лимит был задействовав меньше. Это было пионерское решение. В результате наши восточноевропейские коллеги затем стали работать с Западом напрямую. И это они помнят до сих пор, по крайней мере должны помнить!
В конце моего срока нахождения в Англии я отвечал за работу на финансовых рынках. В банке этим занимались двое — моим партнером был англичанин. Дело это специфическое, для успешного занятия им необходимо было много общаться с коллегами из других банков, в том числе периодически выпивать с ними в пабах. И не смущаться от отсутствия котелка в ситуациях, когда этот головной убор был водружен на собеседнике. Работали мы и с американцами, хотя значительно меньше, чем с европейскими банками, в первую очередь при больших закупках зерна (в 1963 и 1972 годах). Особенно большая работа была проведена в 1972 году, за что ряд работников внешнеторговых организаций и валютного управления Госбанка вместе с транспортниками были отмечены орденами и медалями. Один мой коллега так называл причину своего награждения: «За неурожай!»
С этим, кстати, связана еще одна забавная и одновременно грустная история. Во время стажировки в Лондоне в 1963 году, проходя кандидатский стаж для вступления в партию, я получил задание подготовить политинформацию на профсоюзном (а фактически партийном) собрании совслужащих торгпредства. Я бодро по материалам наших газет рассказал, как проходит уборка урожая на родине и каких новых успехов достигло наше сельское хозяйство, а буквально через неделю прочитал в английских газетах о том, что зампред Внешторгбанка вылетел в Канаду договариваться о кредитовании закупок зерна. Вот и верь после этого советским газетам! Не случайно говорил профессор Преображенский: «И, боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет!»
А кандидатом в члены партии я стал так. Еще до выезда на практику летом 1962 года ко мне подсели уполномоченные парткомом люди и спросили, не думаю ли я о вступлении в КПСС. Я всего два года работал в банке, поэтому несколько стушевался. Но оказалось, что нахожусь на хорошем счету как производственник, да и общественной работой я тогда активно занимался — входил в комсомольское бюро УИНО. Хотя, сказать по правде, общественную работу не очень любил. Вступить в партию в то время было нелегко, а для продвижения по карьерной лестнице это было в общем-то необходимо. Сопротивляться я не стал и в 1963 году в Лондон поехал уже кандидатом в члены КПСС.
Возвращаться домой из Англии решил необычным путем. Из Лондона ходил наш пароход по маршруту Лондон — Стокгольм — Копенгаген — Хельсинки — Ленинград. Срок моей стажировки заканчивался в сентябре, пароход приплывал в Советский Союз числа 22-го. И вот вызывает меня в банке старший товарищ и говорит: «Ну что, Вить, билет мы тебе купили, какой ты просил. Он оказался даже дешевле, чем прямой авиационный. Но есть одна проблема — секретарь парткома ВТБ считает, что ты должен быть в банке до 20 сентября, так как у тебя заканчивается кандидатский стаж в партию». Вот тогда я первый и последний раз воспользовался родственными связями. Обратился к своему отцу, поплакался — когда еще будет возможность совершить такой круиз?! Отец меня понял, позвонил М. Н. Свешникову, бывшему у него когда-то членом правления, и мне дали разрешение посмотреть Европу, возвращаясь пароходом. Потом мне отец рассказал, как Мефодий Наумович позвонил секретарю Свердловского РК КПСС, рассказал о создавшемся положении и получил ответ: «Мефодий Наумович, а почему вас так волнуют формальности? Он вам как работник нужен? Если да, то пусть плывет! Если во время практики вас не подвел — вступит в партию после 22-го!»
А за прохождение кандидатского стажа я все-таки волновался. Дело в том, что во время практики меня более опытные товарищи повели на стриптиз. Отказаться было нельзя — отобьюсь от коллектива. Но не меньше боялся, что выйдем с мероприятия, а у дверей работники консульства стоят, нас встречают. И с практики «под жопу», и из партии «под жопу»! Но обошлось вроде, выпили по пиву, посмотрели на толстых голых теток, ничего особенного. Когда вышли, было поздно, около часа ночи, домой отправились на такси. Утром один из сообщников (который вел наш общак) потребовал с меня пять фунтов за сомнительное удовольствие. Вот тогда я по-настоящему расстроился — столько тогда стоили новые кожаные итальянские ботинки!
Получал я в Лондоне, будучи директором, 105 фунтов стерлингов в месяц (во время практики зарплата была 80). Конечно, немного. Кстати, председательская зарплата приравнивалась к зарплате торгпреда и была тоже небольшой. Следует при этом отметить, что наши ставки были несравнимо большими, как в серьезных английских банках, но всю разницу мы сдавали в кассу торгпредства на счет депо Госбанка СССР. Первым перестал сдавать разницу в зарплате во время перестройки один наш коллега — руководитель Донау-банка. Я его отговаривал тогда: «Ты что, с ума сошел? Подожди полгода!» «А почему сын Шеварднадзе, работая в ЮНЕСКО, деньги не сдает?» — веско отвечал он. Тоже мне, нашел с кем сравнивать! Вот тогда будущего руководителя одного из газпромовских банков и освободили от занимаемой должности.
Жили мы в Лондоне все вместе в коттеджном поселке из семи домов, приобретенных банком для своих сотрудников на Хайгейт Уэст Хилл, неподалеку от нашего торгпредства и кладбища, где похоронен К. Маркс. Когда-то это был пригород Лондона. Там очень аккуратные улочки и на них небольшие участки земли, соток 15, на каждом из которых стоит маленький коттеджик. Один англичанин мне как-то сказал, что чуть ли не пол-Лондона были зачаты на хайгейтских полях. Здесь действительно были рощицы, очень располагающие к уединенным прогулкам.
За квартиру мы платили немного, жили по две семьи, деля этажи в двухэтажных домах, предназначенных на одну семью, переделав одну из спален во вторую кухню, чтобы жены не ссорились. В результате у нас была общей лишь гостиная. Мне неоднократно предлагали переехать в главный дом на
Makepeace
Avenue
, где жил Дед, но я по всяким причинам отказывался это делать — так лишний раз и в паб не сходишь. Я говорил жене Дубоносова: «Вера Афанасьевна, спасибо большое, у нас дочь Таня такая шумная, она не даст вам спокойно отдыхать!»
У банка были две машины. Одна у председателя и еще одна общая, разъездная. Когда кто-то ехал в посольство, мы дружно садились на муниципальный автобус и самостоятельно добирались до метро, на такси денег не было. Через два года, после того как я уехал из Лондона, банку разрешили завести еще две машины.
В Лондоне я полюбил порядок. Помню, как нас воспитывала жена управляющего, прекрасная женщина Вера Афанасьевна Дубоносова: «Для дела не важны ваши отношения в семье, но муж должен приходить на работу в свежей рубашке, наглаженных брюках и начищенных ботинках!»
Моснарбанк, зарегистрированный в Англии, был подотчетен Банку Англии, который неофициально называют еще «Старая Леди». Мы туда ежемесячно сдавали отчеты, они нас периодически проверяли. С ними мы согласовывали основополагающие вопросы, в частности выбор аудитора.
Работа в банковско-биржевой столице мира мне много дала. Здесь я получил отличную профессиональную школу — понял, как функционирует мировая банковская система. Конечно, на первом этапе мне помогла фамилия, отца хорошо знали в консервативных банковских кругах лондонского Сити. Мне легче было заводить личные знакомства с местными финансистами и банкирами других стран. А связи, безусловно, полезны. Ведь основа любой банковской сделки — доверие.
Англичане произвели на меня самое благоприятное впечатление — они не чопорны, как многие считают, всегда придут на помощь, если их попросишь, но специально приставать не будут. Правда, и англичане в нашем банке работали особые — левые по убеждениям, некоторые даже пробыли определенное время в местной компартии. Приставленная ко мне педагог английского языка Алмазова, чей муж работал в нашем посольстве, уверяла меня, что переспрашивать «
what
?» в Лондоне считается неприличным. Лучше
×