стесняйся».
– И ты не постеснялся?
– Нет! У меня старомодное воспитание. Разве что… Она приподнялась на локте, чтобы видеть мое лицо, явно заинтересованная.
– Перестань. – Я убрал ее руку.
Она шлепнула меня по запястью и положила свою руку обратно – туда, куда подбиралась.
– Рассказывай дальше.
– Ну… Я продолжал оказываться в подобных ситуациях… – Я рассказал о Томми. Потом о своих галлюцинациях. – Только он был слишком реален, чтобы быть галлюцинацией. Но если я все-таки бредил, то какой вывод следует из этого? Я при галлюцинациях испытываю гомосексуальные ощущения. Так что, похоже, ты – и все остальные – правы. Ты можешь любить педика?
– Наверное. Уже люблю. Только…
– Только что?
– … Не думаю, что тебе стоит беспокоиться насчет этого. Мне нравится.
– Не в этом дело.
– Тогда в чем?
– Мне тоже нравится, потому я и делал это. Не только с тобой – со всеми остальными. Помнишь, что ты говорила раньше? Ты сделала это, чтобы узнать, что ты будешь при этом испытывать…
– Я говорила о бомбах.
– Да, но то же самое относится и ко мне. Я делал это, чтобы узнать, что при этом почувствую.
– Сколько раз?
– Какая разница?
– Знаешь, что об этом говорил Вольтер? Если ты сделал это один раз, ты экспериментировал. Больше – значит, извращенец.
– Я – извращенец.
Она села, завернулась в одеяло, чтобы согреться.
– Ладно, ты извращенец, а я сука. Мы стоим друг друга. Нет худа без добра.
Я уставился на нее. Она была абсолютно серьезна. Я был извращенцем. Она – сукой.
Ну и что?
И все равно я любил ее. И все равно она любила меня.
Я начал смеяться. Лиз тоже. Я протянул руки, и она упала на них.
– Знаешь, почему я люблю тебя так сильно?
– Почему?
– Потому что просто люблю. Ты заставляешь меня смеяться. Я никогда не поверил бы, что у полковника Лизард Тирелли такое чувство юмора. Мне с тобой хорошо, спокойно. И прежде всего потому, что ты принимаешь меня таким, каков я есть.
После того как я закончил целовать ее, а она закончила целовать меня, Лиз сказала: – Послушай, мой хороший, у меня нет выбора. Я люблю тебя, потому что ты преданный.
– Даже если я виноват как черт?
– Особенно потому, что ты виноват как черт.
– Лиззи, – сказал я. – Мне надо сообщить тебе еще кое-что.
– Что? – Я солгал.
– Насчет чего?
– Я солгал президенту Соединенных Штатов сегодня, то есть вчера. О людях в лагерях. Она спросила, остались ли они людьми. И я сказал «нет». Я сказал, что на себе испытал, будто они продали свою человечность. Это неправда. Ложь. Я знаю, как они человечны. Я сказал так только потому… потому что хотел, чтобы она сбросила бомбы. Я хотел отомстить.
– Я знаю. – Что?
– Я знаю, – повторила Лиз.
– Понимаешь, я солгал! И на основе этого президент принимала решение. О людях в лагерях. А я заверил ее, что они больше не люди. Я помог ей оправдать атомную бомбардировку.
Лиз помрачнела.
– Я знаю, – еще раз сказала она. – Теперь я отпущу тебе твой грех. Мы знали, что ты так поступишь. Потому и подставили тебя президенту. Доктор Зимф, доктор Форман и еще несколько человек одобрили это. Я работаю с Консультативным советом, милый. Мы хотели сбросить эти бомбы. Слушай, я едва ли не большая дура. Я сбросила их! Ты думаешь, что решение принималось только на основании твоих слов? Нет, было множество других причин. Ты присутствовал… – Она неожиданно рассмеялась. – О нет! Самое смешное заключается в том, что ты должен был уменьшить нашу вину! – А?
– Чтобы мы не барахтались в ней, как делаешь ты! И внезапно я все понял. Мы расхохотались!
– Я еще никогда в жизни так не развлекался в постели! Я чувствую себя законченным подлецом!
– Прекрасно! У тебя есть для этого еще один повод! – Она обхватила меня ногами. – Сделай что-нибудь извращенное.
– Ладно. Где ты хранишь бойскаутов?
– В холодильнике. На второй полке.
– М-м. Мы будем спать сегодня?
– Зимой отоспишься…
69 ГАВАЙИ
Гений – это перпетуум-мобиле.
– Ну уж, это совсем по- курортному… – запротестовал я.
– Нас приглашает сам Форман, – настаивала Лиз. – Это большая честь.
Я пожал плечами.
– Хорошо. – И пошел за ней.
В палатке у пляжа мы взяли напрокат велосипеды и покатили по оживленному бульвару к Даймонд-Хед. Кратер возвышался огромной зеленой стеной.
Я поражался энергии Формана. За ним не угнаться. Я начал испытывать благодарность к светофорам.
– Посмотрите, – показал он. – Это зоопарк Гонолулу. Вам стоит зайти туда как-нибудь. Там сохранилось целых три носорога, возможно последние на белом свете. Будет о чем рассказать внукам.
Зажегся зеленый свет, и он снова рванул вперед. Я посмотрел на Лиз.
– Мне казалось, он хочет поговорить со мной.
– Он этого и хочет. – Она припустила за Форманом. Я пробормотал нечто непечатное и покатил за ними.
Почему велосипеды? Почему нельзя поехать на машине? Я все еще не мог привыкнуть к гавайской погоде. Здесь либо жарко, либо влажно, либо то и другое сразу. Местные жители говорили, что сейчас дождливо не по сезону, но я не обращал внимания. Это звучало как еще одно оправдание.
Мы проехали мимо каких-то домов, потом поднялись на холм и обогнули кратер, поднялись еще на один холм, проехали через туннель и оказались в широкой зеленой долине.
Я остановился сразу у выезда из туннеля. И смотрел во все глаза.
– Такого я еще никогда не видел.
А потом понял, что видел. Много лет назад.
Память перенесла меня в прошлое. Я просто забыл…
Когда мне было девять лет, мать привела меня к своей подруге, одной китайской леди. Китаянка показала мне чашу. Она заставила меня сесть, потом положила ее мне на колени – мы держали чашу вдвоем – и велела заглянуть в нее. Внутри чаши оказался целый мир – маленькие домики из слоновой кости, маленькие нефритовые деревья, тонюсенькие ручейки из черного дерева, маленькие золотые человечки.
