Олельковичу, Олельковичу!.. Вот уже третий месяц, как уехал в свой стольный Киев-град, а про Марфу и забыл... Серым волком бежал из Новгорода, услыхав о смерти киевского князя, своего брата Симеона: «Сяду-де на стол киевский, на стол Володимеров и Ярославов, и тебя-деи, Марфу-голубку, посажу рядом с собою!» Вот и жди Марфа! Дождешься ли венца киевского?.. А седина уже будет под золотом?.. Ни-ни!.. Венец помолодит и буйную головушку... На зло же тебе, бесу-прелестнику, за ту льняную девью косу, что там вон, на брезе Волхова, красуется... Твоя она!.. А ты сам где?»
— Мама! Мама! Сколько воды там!.. Какой большой Волхов!
— Это, сыночек, Ильмень-озеро.
— Ильмен-озеро... Их какое! А какая вон, мама, церква?
— То, дитятко, Перынь-монастырь.
«Далеко, далеко Ивану московскому до Новгорода Великого, не досягнути, руки коротки! Ковшом моря не вычерпаешь — Москвою Новагорода не изымаешь...»
— Чаровнице-ту и цвет папоротника в руки даетца.
— А единова мужик искал ночью под Иванов день коня... конь сбежал у нево. А цвет папоротника и запади ему в лапоть... И видит он под землею клады великие — злато и серебро...
— Суши весла! — раздался вдруг повелительный голос кормчего, которым был сам Димитрий, старший сын Марфы, недавно возвратившийся из посольства, от короля Казимира.
Гребцы разом взмахнули веслами — и насад, силою прежнего хода, ровно и тихо подошел к берегу.
— Выноси на берег поминки! Да с осторогою.
Кинули на берег сходцы. Марфа, держа за руку внучка и сама поддерживаемая Федором, сошла с насада на землю и перекрестилась. За нею сошли другие члены ее семейства и некоторые из челяди — «старая чадь». Остальная челядь и гребцы стали выносить из насада на берег монастырские «поминки» — богатый вклад монастырю, привезенный Марфою.
Вынесли на берег, вернее, выкатили бочку беременную романеи на утешение братии, бочонок вина «алкану», бочонок «бастру красного»; там потащили «ягоды изюмны», «кардамон», «ядра миндальны», пшено сорочинское для кутежей поминальных... всего навезла благочестивая вдовица Марфа братии монастырской, чтобы братия молилась о ее здравии и спасении и «о во всем благом поспешении...» А об этом обо всем никто не знал не ведал — знала только ее грудь да постель немая, да еще знал и ведал обо всем этом ее друг нынешний, милый ладо, князь Михайлушко Олелькович...
«А об ладане-то росном да про воск на свечи я и забыла, — спохватилась Марфа. — Ах, я грешная! Затмил помыслы тот... далекий уже... невесть куда сгинувший... окаянный...»
И снова в тревожной памяти промелькнул каменистый берег Волхова, а на берегу — эта таинственная девушка с травами и цветами в руках и с отсвечивающею на солнце льняною косою...
«Так это она!.. Вон кому он дал свои волосы, свои брови, свои очи змеиные... Добро, Иванушко, добро, бес-прелестник?.. А я еще тебя ради Киев покинула... О! На том свете сосчитаемся!»
— Оповистуйте братии, что Марфа-посадница пожаловала... А се что за насад? Откуду?
От Ильменя, быстро, на двенадцати веслах, словно птица, несся насад — меньше того, на котором приехала Марфа. Гребцы на нем работали с такою порывистостью и напряженностью, что и лица их, и волосы, и рубахи были мокры от поту.
— Куда путь держите, люди добрые? — окликнули их с берега.
— Из Русы — в Новгород. А это чей насад?
— Марфин... посадничей... Борецкой.
— И сама Марфа тутай?
— Я — Марфа, — был ответ.
— Правь к берегу! Живой рукой!
Сделав на всем бегу полуоборот, бежавший с Ильменя насад быстро пристал к берегу. Из насада вышел молодой боярин с русой бородкой и с серьезными, задумчивыми глазами.
— А! Князь Василей! Слыхом не слыхать, видом не видать...
— Матушке Марфе много лет здравствовать!
— Спасибо, княже... Каково ради промысла так поспешаешь?
— Воинскаго ради чину — с вестями... Москва на нас идет!
Марфа отступила назад. Глаза ее сверкнули. Краска заметно отливала от щек.
— Москва... так наглостно... без разменных грамот?..
— Воистину, госпоже, наглостно...
— А кто воеводы и куда рати идут?
— Воевода Василий Федоров сын Образец да Матвеев сын Тютчев Борис с первым полком погнали на Двину, а другой полк с князь Данилою княжь Димитриевым Холмским прямит на Русу да на Великий Новгород...
— На Новгород!.. Не быть сему!
— Да третий, госпоже, полк с князь Васильем княжь Ивановым Оболенским-Стригою да с подручником московским с царевичем татарским Даньяром да с касимовским царем с Дамианом...
— Святая Софья! Премудрость Божия! Заступи град твой!
