ворошить ваши овощи на полях!
– Надеюсь, что нет! – самодовольно ответил Гудмод и бросил горделивый взгляд на сына.
Из всего рассказанного в его памяти задержалось главным образом одно: опасных троллей больше нет, и к этому причастен его сын Брендольв. Этим он гордился, а об участии в деле Дага и Хельги не вспоминал. Он был достаточно хорошего мнения о детях хёвдинга, но никогда о них не думал.
– Кстати, о троллях! – не утерпел Ауднир. Он-то хорошо помнил, зачем они приехали, и не мог дождаться, когда его чересчур довольный собою братец соизволит вспомнить о действительно важном. – Мы ведь приехали из-за троллей. Из-за тех троллей, которых ты, хёвдинг, принял у себя в доме, как дорогих гостей!
– Нельзя же выгнать голодных людей на улицу зимой! – ответила фру Мальгерд. Ее не удивило, что гости завели этот разговор. – Такого позора дому я не могу допустить. Если бы эти двое были троллями, то тебе было бы не в чем нас упрекнуть. Но это люди, и к ним нужно относиться по-человечески. Надеюсь, твой родич Брендольв рассказал тебе обо всем, что сам узнал?
– Уж конечно! Он рассказал, что двое бродяг сожрали нашу лошадь! И зерно, которое у нас украли! И рыбу! Как они думают все это нам возвращать, хотелось бы мне знать!
Из кухни вошел Вальгард и уселся среди хозяйских хирдманов.
– Это он? – Гудмод сразу догадался, что видит того самого «тролля».
– Еще бы не он! – негодующе воскликнул Кнёль. – Эту разбойничью рожу я и в кургане буду помнить!
Равнир дернул за рукав Сольвёр, стоявшую у него за спиной с кувшином из-под пива в руках; она наклонилась, и он что-то шепнул ей на ухо. Сидевшие рядом уловили слова «мокрые штаны»; Сольвёр фыркнула, стараясь подавить смех, кое-кто вокруг тоже засмеялся. Кнёль покраснел от досады, Ауднир бросил на Равнира неприязненный взгляд. Этому востроносому нахалу слишком много позволяется!
– А я тебя что-то не припомню, – с невозмутимым добродушием сказал Вальгард, глядя на Кнёля.
Они сидели довольно далеко друг от друга, но и на расстоянии разница между приземистым, коренастым Кнёлем и рослым, могучим Вальгардом была очень заметна. Свартальв и великан, иначе не скажешь.
– Не помнишь? – возмутился Кнёль, не заметив, что лезет в ловушку. – У разбойников и бродяг плохая память! У кого украли, кого ограбили – никогда не помнят!
– Как же мне было запомнить? – Вальгард повел плечами. – Вы ведь так быстро бросились бежать, что я вас всех видел только со спины. Повернись ко мне задом – тогда, может, узнаю.
– Придержи язык, бродяга! – заорал возмущенный Ауднир.
Крик его потонул в громе общего смеха. Кнёль побагровел так, что, казалось, кровь сейчас просочится сквозь кожу и потечет по лицу.[17] В первый миг он замер, но тут же взвился и кинулся на обидчика, хватаясь за длинный нож на поясе. Сидевшие вокруг хирдманы успели перехватить его и силой усадили снова на скамью. Брови Кнёля топорщились, из открытого рта вырывалось невнятное пыхтение и всхрипы, точно он подавился. Четыре или пять рук со всех сторон держали его, вокруг гремел хохот. Но встать он больше не пытался, оскорбленное самолюбие не одолело рассудка, поскольку было ясно, что самому Кнёлю никогда не одолеть Вальгарда. А тот даже не шелохнулся и поглядывал вокруг с тем же спокойным добродушием.
– Я не за тем ехал сюда, чтобы терпеть оскорбления! – кричал Ауднир, обиженный за своего управителя. – Уйми этого мерзавца, хёвдинг, если хочешь, чтобы я бывал у тебя!
– Там же был настоящий тролль – наши сыновья видели его! – поспешно вставил хёвдинг. – Такой, с заячьей мордой. Ведь сын рассказал тебе, Гудмод? И на Седловой горе до сих пор полным-полно духов. Это они всех сбили с толку. Но теперь лучше все позабыть и помириться. Какое возмещение ты, Ауднир, хочешь за твою лошадь и припасы?
– С этого и надо было начинать! – ворчливо ответил Ауднир. Но эти слова смягчили его, и он продолжал уже спокойнее: – Лучше всего, если мне вернут лошадь и припасы. Но только что с него взять, с бродяги? Или ты, хёвдинг, хочешь заплатить за него?
– Ты уже считаешь его своим человеком? – уточнил Гудмод.
– Пожалуй, да, – согласился Хельги. – Я заплачу за него все, что нужно. Не такое уж большое преступление он совершил. Я не обеднею от цены одной лошади!
Хирдманы и прочие домочадцы облегченно заговорили, довольные, что все решается так просто.
– А я считаю, что не совершил вовсе никакого преступления! – неожиданно подал голос Вальгард. – Если ваши люди так трусливы, то вина в этом не моя и глупо с меня спрашивать. Не понимаю, почему хёвдинг должен что-то тебе возвращать.
– Это разбой! – закричал Ауднир, на миг онемевший от такой наглости. Это выпад касался уже не Кнёля, а его самого! – Ты напал на моих людей! Это разбой, а за разбой отвечают не одним возмещением убытков! Тебя надо объявить вне закона! На весеннем тинге я этого потребую!
– При чем здесь разбой! – крикнул Даг. Он не хотел на людях противоречить собственному отцу, но с готовностью поддержал Вальгарда. – Разве Вальгард поднял против Кнёля оружие?
Вальгард мотнул головой, не трудясь отвечать вслух. «Этого не потребовалось», – хотел сказать он.
– У него было оружие! – вмешался Кнёль, который наконец настолько отдышался, что снова смог подать голос. – У него был и щит, и секира, и меч, и копье!
– А шлема не было? – уточнил Даг.
– И шлем был!
Даг развел руками, и хирдманы Тингваля засмеялись. Они уже разглядели все снаряжение Вальгарда и помнили, что никакого шлема у него не имелось.
– А ворованные овощи? – вспомнил Ауднир. – Скажете, что брюква сама убежала с наших полей к вам в животы?
– А разве там была и твоя брюква? – спросил Вальгард. – На морковь уже объявлялся хозяин, и на брюкву тоже, и оба уже простили нам убытки. Один бонд даже пожалел, что у Атлы сроду не было ребеночка и его матери померещилось. Если ты тоже на что-то предъявляешь права, то сначала разберись с теми людьми, кто из вас хозяин. Скажи-ка мне лучше: ты богатый человек?
Ауднир помедлил с ответом. В вопросе он чуял какой-то подвох, но как покривить душой, если все в этой гриднице не многим хуже него самого знают все его имущество?
– Бедными нас никто не назовет! – горделиво ответил он наконец, мудро решив обратить это обстоятельство к себе на пользу. – У меня большая усадьба, восемнадцать коров в стаде, тринадцать рабочих лошадей, да полсотни овец и коз. Два больших торговых корабля и товары стоимостью, на эту зиму считая, на тридцать четыре марки серебром. Утварь перечислить?
– Не надо, – уважительно ответил Вальгард, но в его глазах светилась тайная усмешка. Все смотрели на него и ждали, что он скажет. Непонятно как этот немногословный и сдержанный человек умел приковать к себе внимание прочнее, чем иные болтуны. – А у меня всего только и есть, что щит, меч, копье и топор. Все вместе не покроет стоимости твоей лошади и припасов. Да еще присчитай обиды твоим людям, тогдашние и сегодняшние. Получается многовато!
– Наконец-то ты это понял! – обрадованно воскликнул Гудмод.
– Но не годится достойному человеку оставаться в долгу! – продолжал Вальгард. – Раз уж ты считаешь, что я тебе должен, то пусть боги решат, кому из нас владеть всем этим добром. Если ты одолеешь, то можешь убить меня или взять в рабы. А если я одолею, то твои корабли и товары будут мои. Усадьбу и скот я не возьму, это уже слишком. Что, годится?
В гриднице повисла тишина. Никто не ждал, что такое пустяковое дело завершится вызовом на поединок, да еще с такой большой ставкой. Жизнь и воля против огромного богатства! И все из-за жалкой лошади с двумя мешками зерна, которое на пиру йоля съели бы за один день и никогда больше не вспомнили бы! Но, глядя на спокойное, сильное, как из камня вырезанное лицо Вальгарда, каждый понимал: нет значительных или незначительных дел, а есть значительные или незначительные люди. И каждое дело приобретает размер того человека, который за него берется. А у Вальгарда ничего не может быть маленьким.
Ауднир медлил. В случае победы он слишком мало приобретал (убить наглеца – не слишком большое удовольствие, а взять в рабы – какой из него раб?), зато в случае поражения терял слишком много. Больше
