Ведь бывает же так, со всяким хоть раз да было, — вдруг останавливаешься, озираешься и мучительно вспоминаешь — ведь это уже было! Ну конечно же! И этот овраг, и валун этот громадный, и я стоял точно так же, и солнце как раз выглядывало из-за той березы. Остановишься пораженный, застынешь, потом промелькнет какое-нибудь еле заметное движение — и все пропадает.
И уж сам не знаешь — было все это или тебе показалось.
Но сердце ведь щемит, не хочет забывать — было!
А может быть, огонь будит как раз этот самый закоулочек с памятью, будоражит ее. Может быть, когда-нибудь найдут средство пользоваться ею, и не надо тогда никакой машины времени: принял таблетку, и поезжай в любой век, хочешь — к инквизиторам, хочешь — в Элладу или вообще к мамонтам да пещерным львам. Гляди на мир глазами какого-нибудь своего далекого предка, поживи часок его жизнью, а потом возвращайся, помудревший, во взаправдашнюю свою жизнь!
Эх, вот бы!
И тогда всякий еще десять раз бы задумался, прежде чем сделать гадость какую или подлость, потому что знал бы — рано или поздно сын твой или праправнук про подлость эту узнает и душой огорчится, а то и плюнет на твой могильный холм.
Балашов чихнул и отодвинулся от костра, потому что стали бросать кокс и повалил едкий бело-желтый дым.
И сразу очарования живого огня как не бывало. Голая индустриальная проза.
Кокс разогрелся, местами стал белым, спекся в тонкую пористую пеструю корку — пятно белое, пятно темное, пятно красное.
Кокс — кекс!
Правда, этот кекс не больно-то съедобный, только корочкой и напоминает.
Положили сверху корыта — специально сделанные из листовой тонкой стали на каркасе из швеллера овальные крышки. Минут через пятнадцать корыта стали краснеть и скоро сделались нежно- малиновыми.
И вот тут-то бес и попутал прораба Александра Константиновича Балашова, инженера, командира производства.
Бес попутал — иначе и не скажешь, потому что самостоятельно в здравом уме и трезвой памяти сделать подобную глупость нелегко.
Но надо по порядку.
Саньке надо было взять геодезическую отметку днища будущего колодца.
Он отправился в прорабку за нивелиром.
Треногу и рейку поручил Пашке — тот всегда помогал ему нивелировать, мечтал стать геодезистом, и, надо сказать, эта бродячая профессия как нельзя лучше подходила его беспокойному характеру.
Так вот. Взяв нивелир, прораб Александр Константинович Балашов, инженер, командир производства, направились к известной ему, а также всем другим прорабам на стройке, абсолютной отметке матушки земли, называемой точкой триангуляции.
И все было бы как нельзя лучше, все было бы достойно и добропорядочно, находись точка п о э т у сторону костра.
Но она — увы! — находилась п о т у.
А костер лежал в аккурат поперек тропинки, вытоптанной Санькой же от прорабки к точке, так как пользовался он ее услугами почти ежедневно.
И прораб Александр Константинович Балашов, инженер и так далее, конечно, никак не смогли сделать гигантский крюк метров пяти в сторону и обойти костер.
Нет, они, как целеустремленный и честный человек, предпочли прямую дорогу извилистой.
Стоп!
Вот здесь уже кончаются шутки и начинаются вещи серьезные.
Санька сам потом не мог объяснить себе, почему он принял это дурацкое, совершенно нелепое решение.
Не иначе — бес попутал, не иначе.
А если проще — он решил, что два-то шага по хотя и раскаленной до малинового жара, но твердой поверхности корыта он сделает запросто в прочных литых резиновых сапогах с толстенной подметкой.
И, держа на отлете деревянный ящичек с нивелиром, он сделал эти шаги.
Вернее один шаг.
Резиновые подметки моментально поплыли, и он, как на идеально гладком льду, сделав несколько нелепых па на месте, высоко подбрасывая ноги и заваливаясь назад, упал СПИНОЙ на раскаленный докрасна металл.
Корыто было полукруглое, и он сразу съехал по нему, как с горки.
И еще одно обстоятельство спасло его от жесточайшего ожога обнаженной руки — ящичек с нивелиром.
Все это произошло в считанные секунды. Санька упал, съехал вниз и, как только ноги его коснулись земли, тут же, опершись ящиком о корыто, вскочил.
Но он уже пылал.
Он горел от пяток до макушки — горели сапоги, ватные брюки, ватник и пыжиковая шапка.
Бригада настолько растерялась, что все застыли в тех позах, в которых их застало изумление. Это было похоже на мгновенную фотографию или на остановившийся кадр киноленты.
А Балашов стоял изумленный, расставив в стороны руки, и... горел.
Первой опомнилась Зинка.
Она с визгом подскочила к Саньке, всем своим могучим телом налетела на него, сбила с ног и уселась на него верхом.
Потом быстро вскочила и стала елозить своим прорабом о сырой, рыхлый снег.
И только когда Балашов закричал, что ему холодно И мокро и они с Зинкой встали на ноги, грохнул хохот.
Санька хохотал тоже.
У него это был, конечно, нервный смех, потому что в общем-то ему смеяться было не над чем.
Его отвели в прорабку, и там выяснилось самое забавное — он прогорел до последнего малого предела: сапоги до портянок, штаны — до белья, шапка — до подкладки, но что было поразительно — нигде, ни на одном месте не было у Балашова ни одного хоть самого малого волдырика.
Сгорела только прозодежда.
— Сознайтесь, Александр Константинович, небось надоели вам этот ватник да штаны, они ведь у вас БУ, небось просто на новые сменить захотели, — говорил ему смеясь Пашка.
— Угадал. Видел, как это делается? Точный расчет. Можешь попробовать, — отвечал Санька.
Нервное напряжение спало, и Саньку знобило.
Он выгнал всех из прорабки, переоделся.
Балашов сидел один в новом своем зимнем пальто, только без шапки, и снова, второй уже раз за этот несчастный день, ругал себя на чем свет стоит.
То, что он выглядел довольно глупо во всей этой истории, Саньку не очень-то волновало. Авторитету его это не повредит. А если повредит, значит, никакого авторитета не было.
Санька давно уже понял одну истину, подсказанную в свое время Филимоновым, — хочешь, чтоб тебя уважали рабочие, не обманывай их.
Это не так-то просто, как кажется. Иногда это и вовсе не зависит от прораба.
Человек, допустим, работал сверхурочно, обязательно надо ему заплатить, а у прораба на это денег не хватает, не хватает заработного фонда. И начинаются скандалы.
Но вообще-то вопрос этот очень сложный. Частенько то, что делается сверхурочно, запросто можно сделать в рабочее время, а не делается по нерасторопности или забывчивости того же прораба. А для получения премии должна быть в числе других пунктов и экономия фонда зарплаты.
И вот иной прораб или мастер предпочитает выслушать кое-что не больно-то приятное от рабочего по поводу вескости своего слова, но зато получить премию.
А потом, когда действительно позарез необходимо остаться сверхурочно и закончить какую-нибудь
