душевном движении — в пору своей идиллической любви — Клерхен дитя своего класса и своего народа. Но героизм Клерхен не имеет определенной исторической окраски, исторически определенного характера. То же можно сказать и о характеристике Доротеи. В обоих случаях Гете использует специфические общественно-исторические черты для положительной характеристики героического взлета. Особый характер эпохи обрисован у него до (а в 'Германе и Доротее' также и после) этого героического подъема и образует передний план повествования. Он представляет собой только раму, за пределы которой степень и своеобразие героизма Доротеи и Клерхен никогда не выходят, но не дает их характеру специфической окраски.
Совсем иное у Вальтер Скотта. Яснее всего его тенденция видна в романе 'Эдинбургская тюрьма', где Скотт создал свой лучший образ героической женщины-пуританки, крестьянской девушки Дженни Динс. События ставят эту девушку, дочь радикально настроенного старого солдата кромвелевской армии, лицом к лицу с ужасающей дилеммой. Ее сестре грозит казнь по обвинению в детоубийстве. По — бесчеловечным законам того времени достаточным основанием для смертного приговора считалось доказательство, что женщина скрывает свою беременность; она, однако, вынуждена была поступать именно так, вовсе не замышляя детоубийства. Дженни могла бы спасти свою сестру клятвопреступлением. Но, несмотря на горячую любовь к ней, несмотря на бесконечное сострадание к ее участи, Дженни не может победить в себе пуританской совести и говорит правду. Сестру приговаривают к смерти. И вот бедная, необразованная, не знающая жизни девушка идет пешком в Лондон, чтобы добиться помилования для сестры у короля. История ее, душевной борьбы и борьбы за жизнь сестры показывает человечески-содержательные и героически-скромные черты настоящего, значительного человека. Ограниченно-пуританские черты в ее образе нисколько не затушеваны, но они еще, больше выявляют специфический характер наивного и великого героизма этой девушки из народа.
Достигнув цели, Дженни Дине возвращается к своим будничным, трудам и в ее жизни не случается больше таких взрывов, которые обнаружили бы наличие в ней огромных сил. Об этом последнем этапе Вальтер Скотт рассказывает с несколько излишней, даже филистерской подробностью; Гете, больше заботившийся о красоте и законченности линий, о классической завершенности своих произведений, довольствовался указанием, что героическая жизнь Доротеи окончена и началась ее прежняя будничная жизнь.
В обоих случаях действуют законы литературной эпической формы, но в обоих же случаях эти формальные законы выражают глубокую человеческую и историческую правду. Оба великих художника показывают в своих образах те неимоверные героические возможности, которые всегда скрыто присутствуют в народе и 'внезапно', с неожиданной силой выходят наружу при каждом достаточно (Серьезном поводе, в особенности же, когда бывает глубоко потрясена жизнь общества или хотя бы личная жизнь близких людей. Всегда! и везде в народе дремлют такие силы, ожидающие только случая, который их развяжет и даст им свободный выход. Это и есть основа для величия критических эпох истории.
Эпическая необходимость возвращения таких фигур, по, завершении их героической миссии, к обыденности подчеркивает широту и всеобщность народного героизма. Гете в образе Доротеи, Скотт в образе Дженни вовсе не хотели показать людей исключительных, выдающиеся таланты и характеры, которые делают людей из народа вождями народных масс (такие образы Скотт дает в Робин, Гуде и Роб Рое). Напротив, оба писателя хотели сказать, что возможностей такого подъема, такой героичности в народной массе великое множество, и если подавляющее большинство простых людей тихо доживает свою жизнь, ни разу не испытав такого возвышения над своим обычным уровнем, то это бывает лишь потому, что нет обстоятельств, которые бы вызвали у них такое напряжение сил. Революции становятся великими временами потому, что они сопровождаются быстрым взлетом человеческих способностей в массовом масштабе. Своим человечно-историческим искусством Скотт оживляет историю. Он, как мы говорили, изображает ее как ряд великих кризисов. Его исторические повествования, и прежде всего романы об Англии и Шотландии, содержат в себе непрерывную цепь таких революционных кризисов. Таким образом, если главная тенденция Скотта, проходящая сквозь все его романы и, в этом смысле, объединяющая их в один цикл, состоит в изображении прогресса и его защите, то самый прогресс у него предстает в виде противоречивого процесса, движущей силой и материальной основой которого являются противоречия общественных сил, противоречия между классами и нациями.
Скотт принимает этот прогресс. Он патриот, он гордится историей своего народа, и это одна из необходимых предпосылок для создания настоящего исторического романа, который делает правдиво изображенное прошлое близким и дорогим для современников.
Без живого отношения к современности невозможно художественное воссоздание истории. Но это отношение вовсе не должно приводить к перенесению в историческое произведение позднейших, современных событий: за это Пушкин жестоко высмеивал неудачливых подражателей Вальтер Скотта. Великое историческое искусство состоит в оживлении прошлого как предистории настоящего, в художественном оживлении тех общественных и человеческих сил, которые, за время долгого развития, сформировали нашу жизнь такой, как она есть. Настоящий художник делает весь этот процесс таким ощутимым, так ясно зримым, что мы как бы сами участвуем в нем и его переживаем.
Гегель говорит:
'Историческое лишь тогда бывает нашим… если мы вообще можем смотреть на настоящее как на следствие тех событий, в цепи которых! изображенные характеры или дела составляют существенное звено…. Ведь искусство существует не только для маленького замкнутого круга немногих, получивших преимущественное образование, но для нации в общем и целом. Однако, то, что относится к искусству вообще, может быть применено и к внешней стороне изображенной исторической действительности. И она должна быть ясна и наглядна для нас, принадлежащих своему времени и своему народу, без широкой учености, так, чтобы мы себя чувствовали, как дома, а не были вынуждены стоять перед ней, как перед чуждым для нас непонятным миром'[12].
Предпосылкой для такой живой связи с прошлым у Вальтер Скотта был его патриотизм. Но надо быть вульгарно-социологическим глупцом, чтобы видеть в этом патриотизме преклонение перед купцами- эксплоататорами. Гете несравненно глубже и правильнее понял отношение Вальтер Скотта к английской истории. Однажды, в беседе с Эккерманом, речь зашла о 'Роб Рое'. Интересно вообще и, в частности, показательно для 'социального эквивалента' Скотта, что в этом романе центральное место занимает шотландский народный герой, представляющий собой своеобразную смесь бунтаря, конокрада и контрабандиста. Гете сказал об этом романе: '… Здесь все значительно — материал, содержание, характер, изложение… Мы видим, что такое английская история и что можно извлечь из нее, когда таким наследием владеет способный поэт'[13]. Гете отлично почувствовал, что именно в истории Англии составляет гордость Скотта. С одной стороны, это, конечно, постепенный рост национальной силы и величия, о чем Скотт хочет дать наглядное представление своим 'средним путем' и его непрерывностью. Но, с другой стороны, и в неразрывной связи со стороной первой, — это кризисы роста, крайности, борьба которых привела к 'среднему пути' как к своему завершению; их невозможно удалить из картины, рисующей национальный характер, не лишив ее тем самым всего богатства и достоинства.
Скотт видит и изображает сложный путь, которым Англия шла к национальному величию, к образованию своего национального характера. Как умеренно-консервативный мелкий дворянин, он приветствует современный исторический результат и поддерживает его. Но разве этим можно исчерпать характеристику художественного мира, созданного Скоттом? Вальтер Скотт видит безграничное поле, усеянное погибшими существами, уничтоженными или подавленными героическими стремлениями людей, разрушенными общественными образованиями и т. д., и он знает, что их гибель была необходимой предпосылкой для 'конечного результата', но эти исчезнувшие исторические формы для него значительны не только, как для историка, — он сам их любит.
Безусловно, здесь есть известное противоречие между непосредственно политическими взглядами Скотта и художественной картиной общества, созданной его пером. Подобно многим великим реалистам, подобно Бальзаку или Толстому, Скотт стал подлинным реалистом вопреки своим собственным
