общественно-политическим убеждениям, и у. него можно отметить ту 'победу реализма' над личными взглядами, о которой говорил Энгельс, анализируя Бальзака. Шотландский дворянин, сэр Вальтер Скотт, приветствует, без всяких околичносгей, трезвую рациональность современного развития. Но художник Вальтер Скотт присоединяется к чувству римского художника Катона: 'Victori causa diis placuit, sed Vica Catoni' ('Победоносная сила понравилась богам, а Катону — побежденная').
Было бы, однако, неверно рассматривать это противоречие как слишком резкое и вне его опосредовании; было бы неверно видеть в трезвенном приятии английской действительности и ее 'среднего пути' нечто целиком отрицательное, только оковывающее большой художественно-исторический талант Вальтер Скотта. Надо понять, что искусство Вальтер Скотта возникло именно из взаимодействия, из диалектического взаимопроникновения и борьбы обеих этих сторон его личности. Именно благодаря такому своему характеру, Скотт не сделался романтиком, восхвалителем или плакальщиком прошедших времен. Именно благодаря ему он смог объективно изобразить разрушение старых общественных форм, несмотря на свою личную симпатию к ним, несмотря на свою художественную способность живо воспринимать прекрасные стороны прошлого и горячо сочувствовать тому душевному величию и героизму, который он в этом разрушенном прошлом находил. Такая объективность не снижает поэтичности старины а только способна ее возвысить.
Мы видели, что в исторической картине Вальтер Скотта официальные представители господствующих классов (вопреки мнению, распространенному среди большинства позднейших критикой вовсе не играют главной роли. Если оставить в стороне корректных 'посредственных героев', которых лишь очень условно можно признать героями положительными, то среди дворян eго романов найдется относительно малое число положительных образов. Наоборот, Скотт очень часто показывает — юмористически, сатирически или трагически — слабости и нравственную испорченность высших общественных слоев. Претендент в 'Вэверли', Мария Стюарт в 'Аббате', даже — наследный принц в 'Пертской красавице' наделены некоторыми приятными, симпатичными чертами; но главная тенденция писателя совершенно очевидно состоит в том, чтобы показать неспособность этих людей выполнить свою историческую миссию. Поэзия исторической субъективности заключается здесь в том, что общественно-исторические причины этой личной слабости мы понимаем всякий раз из произведений в целом, из всей объективно воссозданной атмосферы исторического времени, без 'ученого', педантского анализа. Вальтер Скотт показывает в целом ряде портретов высших дворян (например, темплиеры в 'Вэверли' и т. д.) отталкивающую грубость и почти смешную неспособность придворного дворянства, оторванного от народной жизни, разобраться в современном общественном положении.
Немногие положительные персонажи из этой среды становятся таковыми большей частью благодаря тому, что они изображены как скромные джентльмены, честно выполняющие свой долг; и лишь единичные образы великих представителей исторического прогресса (в особенности, Людовик XI) приобретают в романах Скотта подлинную историческую монументальность.
В большинстве случаев, когда дворянин играет относительно или безусловно положительную роль, он обязав этим своей связи? с народом, — правда, почти всегда на почве еще живых или не совсем отмерших патриархальных отношений (например, герцог из романа 'Эдинбургская тюрьма').
Подлинно живую жизнь исторического времени Вальтер Скотт находит всегда в самом народе. В качестве мелкого английского дворянина, тесно связанного по традиции и по своему быту с буржуазией, Скотт испытывает глубокую симпатию к строптивой самостоятельности, к самоуважению средневековых англо-шотландских горожан, независимых и свободных крестьян. Генрих Гоу ('Пертская красавица') — это прекрасный образ храбрости и самостоятельности средневекового горожанина; Генрих Гоу-воин, не уступающий в мужестве ни одному рыцарю, но он гордо отвергает предложение графа Дугласа посвятить его в (рыцари: он хочет жить и умереть свободным гражданином.
В произведениях Вальтер Скотта мы видим много чудесных персонажей и сцен, изображающих жизнь крепостных и свободных крестьян, или судьбы людей, выброшенных из общества, — контрабандистов, разбойников, профессиональных солдат, дезертиров и т. д. Но поэзия его творчества сосредоточена на изображении пережитков родового общества, шотландских кланов. Здесь материал и тема становятся так близки к 'героическим временам' человечества, что наиболее высокие достижения Вальтер Скотта становятся подобны древней героической эпопее. Скотт проявляет себя здесь как подлинный гений, открывший и воскресивший давно исчезнувшую жизнь.
Правда, уже в XVIII веке чувствовали и любили поэтичность примитивного строя; интерес к Гомеру, восхищение перед ним, вытеснение Виргилия как образца Гомером — все это безусловно доказывает, что известное, первоначальное понимание 'детских времен' человечества зародилось уже тогда. Выдающийся мыслитель Фергюссон увидел даже родственность американских индейцев героизму Гомера. Но предпочтение этих форм общежития современной жизни было отвлеченным и основывалось на морализировании и на чувстве мыслителей. Скотт был первым, кто воскресил эти времена, введя читателя в повседневный быт клана, показав нам глубокую человечность примитивного строя, Никогда не достигавшуюся позднее, и внутреннюю неизбежность его трагического распада.
Именно это, оживление объективно-поэтических начал, лежащих в основе поэзии народной жизни и истории, делает Вальтер Скотта великим художником прошедших времен, подлинно народным историческим писателем. Генрих Гейне понял это своеобразие скоттовской поэзии, он понял также, что сила этого писателя как раз в том, что центром его творчества является жизнь самого народа, а не большие события официальной истории или образы великих исторических людей: 'Романы Вальтер Скотта, — сказал Гейне, — передают дух английской истории иногда гораздо вернее, чем Юм' [14].
Крупнейшие историки и философы истории того времени — например, Тьерри и Гегель, — стремятся к такому же постижению истории; однако, оно остается у них только идеалом, необходимость которого они доказывали теоретически; в общей теории и историографии дойти до этих истоков истории и восстановить реальное значение 'детства человечества' мог только исторический материализм. Но в лучших исторических романах Вальтер Скотта живет уже в образной форме та поэзия, которую вскрыли Морган, Маркс и Энгельс своими историческими и теоретическими трудами. Недаром поэтому Гейне так усиленно подчеркивал эту сторону народности Вальтер Скотта:
'Странные причуды у народа! Он хочет получить свою историю из рук поэта, а не из рук историка. Он хочет не надежного свидетельства голых фактов, а фактов, снова растворенных в той первоначальной поэзии, откуда они произошли'[15].
Повторяем: эта поэзия объективно и внутренне заключает в себе необходимость собственной гибели, и Вальтер Скотт, обладавший таким глубоким, подлинным и дифференцированным чувством исторической необходимости, какого не было до него ни у одного писателя, не мог этого не видеть. В его исторических романах необходимость действует с неумолимой строгостью. Однако, это не фатум, лежащий по ту сто фону человеческого разумения, а сложное переплетение конкретных исторических обстоятельств в процессе их изменчивого развития, взаимодействие между существующим объективным положением, тенденциями его развития и конкретными людьми, которые выросли в определенной обстановке, по разному испытывают ее влияние и поступают в соответствии со своими страстями и склонностями. Таким образом, историческая необходимость у Вальтер Скотта всегда результат, а не предустановленность, и в художественном смысле это всегда трагическая атмосфера эпохи, а не просто предмет для размышлений писателя.
Мы, конечно, не хотим сказать, будто персонажи Вальтер Скотта не размышляют о своих целях и задачах; но это мысли действующих людей и мысли, возникающие при определенных обстоятельствах.
Атмосфера исторической необходимости в романах Скотта создается прежде всего тонким изображением диалектики той силы и бессилия, которое заключается в правильном понимании исторических условий. В 'Легенде о Монтрозе' Скотт рисует шотландский эпизод английской революции. И парламент, и роялисты стараются привлечь воинственные кланы на свою сторону; они действуют при этом через своих главарей — Аргайля и Монтроза. И вот, чрезвычайно интересно, что в этой ситуации мы встречаем вождя небольшого клана, который явно сознает, что и союз с королем, и союз с парламентом приведет в конце концов к гибели кланов. Однако, клановая преданность большим вождям делает это
