индивидуальность Манцони больше Скотта.
Ему нужно было найти такую тему, которая помогла бы преодолеть неблагоприятность итальянской истерии для создания исторического романа, способного волновать современников и заставить их переживать историческое прошлое страны, как их собственное прошлое. Манцони нашел такую тему.
Отодвигая на задний план экстенсивные большие исторические события, Манцони еще решительней, чем Вальтер Скотт, обрисовывал их, однако, с воспринятой у Скотта определенностью исторической атмосферы. Основную тему его романа еще в меньшей мере, чем у Скотта, можно определить как изображение конкретного переворота в истории нации; скорее этой темой является кризисный характер всей жизни крестьянского народа, вследствие раздробленности Италии, вследствие реакционно- феодального духа тех мелких, но непрерывных стычек и войн, которые вели разъединенные части страны друг против друга, но также и защищая свою независимость от интервенции больших держав. Непосредственно в 'Обрученных' рассказан эпизод из жизни итальянского простонародья — любовь, разлука и соединение молодой крестьянской пары. Но эта история вырастает в общую трагедию итальянского народа, разорванного на части и униженного. Повествование нигде не выходит из рамок конкретного места и времени, нигде не нарушает психологической цельности, обусловленной и классовой принадлежностью персонажей, и общим характером эпохи; и эта правдиво рассказанная судьба двух любящих крестьян становится у Манцони выражением трагедии всего народа.
С исторической точки зрения роман Манцони великолепен и его человечески-моральное содержание еще значительней, чем в романах Скотта. Но внутренний характер его сюжета показывает, что этот роман должен был остаться единственным и его повторение было бы повторением в точном, т. е. дурном смысле слова. Вальтер Скотт в свой удачных романах не повторяется никогда, потому что сама история Англии (т. е ее различные переходные моменты) всегда дает ему нечто новое. Итальянская история не предоставила гению Манцони такого неисчерпаемого разнообразия. Художественный ум великого итальянца сказался в том, что он нашел единственную возможность создать большую картину итальянской истории и понял сам, что здесь может быть только одно законченное произведение.
Совсем иные возможности были открыты для исторического романа в России. Царский абсолютизм, препятствовавший экономическому, политическому и культурному развитию в XIX веке, имел, однако, определенные заслуги перед; страной, способствовал ее национальному объединению и защите от зарубежных врагов. Поэтому и личность выдающихся представителей династии (в особенности тех, которые были проводниками западной культуры) могла послужить для исторического романа реальной моделью, моделью для образа, в котором передовые люди XIX века, ставящие себе совершенно другие социальные, политические и культурные цели, узнавали действительное прошлое своей родины, видя в нем ту необходимую основу, которая и сделала возможным современное состояние и дальнейшее развитие страны. Общий характер русской истории, с национальной точки зрения, был свободен от немецкой или итальянской провинциальности. Широта, величие национальной жизни создают базу для больших классовых боев, дают классовой борьбе внутри страны большое всемирно-историческое значение. Крестьянские восстания, руководимые Степаном Разиным и Пугачевым, имеют такое историко-трагическое значение, как очень немногие из крестьянских движений на Западе. Пожалуй, только крестьянская война в Германии представляет собой еще более величественный и роковой момент в истории народа, когда избавление от национального унижения и достижение национального единства появились как реальная надежда с тем, чтобы трагически рухнуть вместе с задушенным восстанием крестьян.
Не случайно поэтому, что тот литературно-исторический переворот, который произвели романы Вальтер Скотта, в России был понят раньше и глубже, чем в других странах. Пушкин и позднее Белинский, наряду с Бальзаком, дают наиболее (Проницательный анализ новых поэтических принципов Скотта.
Пушкин сразу же понял диаметральную противоположность Скотта псевдоисторизму французских романтиков. Он и сам протестует против любых форм модернизации в исторических сочинениях, против такого способа приближения прошлого к современности, когда намеки на отдельные события наших дней переряживаются в исторический костюм, и персонажи, облаченные в старинные одежды, мыслят и чувствуют, как современники писателя. 'Готические героини воспитаны у Madame Сатрап, а государственные люди XVI столетия читают 'Times' и 'Journal des debars' [22]. Пушкин осуждает также романтическую манеру Виньи и Гюго, которые ставят в центр исторических произведений 'великих мужей' и характеризуют их посредством исторически вероятных или начисто выдуманных анекдотов. Так, например, Пушкин чрезвычайно иронически отзывается об образе Мильтона в 'Кромвелг' Гюго и 'Сен Марса' Виньи. Он резко противопоставляет, пустому эффектничанью романтиков глубокую и, подлинно-историческую простоту Вальтер Скотта.
Исторический роман 'Капитанская дочка' и фрагмент исторического романа 'Арап Петра Великого' показывают, как глубоко изучил Пушкин композиционные принципы Вальтер Скотта. Но Пушкин не остается простым учеником английского романиста; изучение Скотта, принятие eго композиционных принципов — это для Пушкина вовсе не чисто формальный вопрос. Вальтер Скотт произвел на него такое сильное впечатление потому, что Пушкин увидел в нем поддержку своему собственному исторически-конкретному пониманию народности. И если Пушкин строит свой исторический роман подобно Вальтеру Скотту, т. е. делает 'заурядного героя' главным лицом, а исторически-знаменитым людям предоставляет в фабуле эпизодическую роль, то сходство композиций проистекает здесь не из подражания, а из общности жизненного восприятия. Пушкин, как и Вальтер Скотт, хотел: изобразить большие повороты, кризисные моменты в жизни народа. И для него, как для Вальтер Скотта, потрясение материальных и моральных основ существования народа было не только исходным пунктом, но и главным предметом изображения. И для него великий исторический человек не был изолированной вершиной, стоящей особняком и возвышающейся над 'простыми смертными' благодаря своему 'загадочно-психологическому величию'. Пушкин, так же как и Вальтер Скотт, уважал в великом человеке представителя крупного народного движения. Это и было основой, на которой Пушкин создал незабываемые образы великих русских людей — Петра I и Пугачева — с удивительной исторической подлинностью и индивидуально-человеческой правдивостью. Художественной почвой для такого величия у Пушкина, как и у Вальтер Скотта, было изображение решающе-важных сторон народной жизни в их реально-исторической сложности. Пушкин следует Скотту и в том, что он вводит своих 'заурядных героев' в исторические кризисы, в большие человеческие конфликты, ставит их перед огромными испытаниями и задачами с тем, чтобы в таком остром положении изобразить их возвышение над прежней заурядностью, чтобы показать в их характерах то великое и истинное, что содержится в духе народа.
Но эстетически пушкинский исторический роман представляет собой более высокий тип, чем роман его учителя. Мы подчеркиваем 'эстетически'. В подходе к истории Пушкин продолжает путь Вальтер Скотта, применяя скоттовские принципы к русской истории. Но, подобно Манцони (если оставить в стороне различия, соответствующие различной индивидуальности писателей и различию в истории их родины), Пушкин превосходит Вальтер Скотта художественностью образов людей и эстетическим совершенством фабулы. Чистая человечность произведений Пушкина не возвращает нас, как гуманизм Гете, к до- скоттовскому периоду — она никогда не теряет исторически обусловленной социальной определенности: но, посредством эстетической прозрачности действия и простоты линий его развития, посредством классического ограничения фабулы и психологической характеристики только необходимым, Пушкин поднимает все изображаемое до области красоты. Красота у Пушкина-не только эстетический или Преимущественно эстетический принцип. Ее источник не в абстрактно-формальных требованиях, она не предполагает отдаления художника от реальности, а, напротив, является выражением самой глубокой и неразрывной связи его с жизнью. Особенности русской истории сделали возможным, это единственное явление в XIX веке — искусство, стоящее на идеологической высоте всего предшествующего европейского развития, искусство, имеющее своим содержанием разработку жизненно-важных проблем и не вынужденное еще терять из-за своей проблемности чистоту художественных линий, разрушать свою красоту или, ради сохранения красоты, отворачиваться от действительной жизни.
Пушкинский период русской литературы вскоре сменился другими течениями. Пушкин как поэт красоты — одинокая фигура не только в русской, но и в мировой литературе. Его младший современник Гоголь подходит к историческому роману уже совсем по-другому.
Большая историческая повесть Гоголя 'Тарас Бульба' продолжает тематическую линию произведений Скотта: изображение трагической гибели до-капиталистического общества, гибели родового быта, и вносит
