романтической реакции длилась, в сущности, до Июльской революции. С этого времена сомнение в будущем буржуазного общества становится все больше и больше основным предметом, над которым задумываются лучшие умы Европы. Не. случайно, например, Июльская революции дала первый сигнал к ликвидации гегелевской системы, т. е. к ликвидации величайшего историко-философского учения того времени.
Исторический роман Вальтер Скотта, вышедший из английского общественного романа, возвратился в творчестве Бальзака к историческому изображению современного общества. Тем самым закончилась классическая эпоха исторического романа. Однако, он вовсе не стал замкнутым эпизодом в развитии литературы, имеющим только историческое значение. Напротив, достигнув новых вершин общественного романа, романа о современном обществе, Бальзак продолжил классический путь и показал, что только по этому пути и возможно движение вперед. Упадок буржуазного общественно-реалистического романа начнется позднее — после классовых боев 1848 г., т. е. в то время, когда приходит конец и бальзаковскому отношению к современности как к истории.
Закономерность перехода от исторических романов Скотта к художественной истории современного буржуазного общества еще раз подтвердилась, повторяясь в творческой эволюции Льва Толстого.
Толстой был современником европейских реалистов второй половины XIX века, на него влияла западноевропейская идеология (в том числе и литература), именно в. тех формах, которые она приняла после 1848 г. Но Толстой жил в стране, которая еще только шла к буржуазной революции; отсюда и возникло то совершенно особое положение, которое Толстой занимает в мировой литературе. Мы не можем анализировать или, хотя бы, описать сложные проблемы его творчества, связанные с этим особым положением. Для нашей цели довольно будет указать, что Толстой, великий художник русского общественного переворота 1861–1905 гг., прежде всего обратился, как романист, к истории, предшествовавшей этому перевороту и создавшей для него предпосылки. Изображая, в первую очередь, период наполеоновских войн, он был так же последователен, как Бальзак, который, сам того не зная, искал в изображении Французской революции основу для своей 'Человеческой комедии'.
Надо остерегаться слишком последовательных сопоставлений, так как они зачастую ведут к преувеличенным и односторонним выводам. Все же чрезвычайно показательно, что оба великих художника работали над материалом более далеких времен, чем эпоха, являвшаяся главным объектом их творчества, что оба они исследовали те времена, когда произошел первоначальный переворот, обозначивший собой новую эпоху в истории их страны; Бальзак писал о Екатерине Медичи, Толстой — о Петре Первом. Но Бальзак написал только интересное рассуждение о Екатерине Медичи, а Толстой не пошел дальше набросков и фрагментов; для обоих писателей проблемы непосредственной современности были слишком остры, чтобы они могли долго задерживаться на их предистории.
На этом мы закончим сопоставление Бальзака и Толстого с литературной точки зрения. Оно было нам нужно лишь для того, чтобы на примере двух представителей переходной эпохи в жизни двух великих народов наглядно показать, как классический исторический роман возникал из общественной необходимости, которая потом снова уводила от него к роману о современной общественной жизни. 'Война и мир' занимает совсем другое место в творчестве Толстого, чем 'Шуаны' в творчестве Бальзака, а литературная ценность их попросту несравнима, так как 'Шуаны' — это еще роман незрелый, а роман Толстого принадлежит к наиболее значительным произведениям мировой литературы.
Мы считаем 'Войну и мир' историческим романом классического типа и уже это одно показывает, что мы употребляем это выражение отнюдь не в узко-литературном смысле. В противоположность Пушкину, Манцони или Бальзаку, в романе Толстого нельзя обнаружить ни малейшего непосредственно- литературного влияния Вальтер Скотта. Насколько мне известно, Толстой его никогда и не изучал так пристально, как названные писатели. Он создал из реальных условий переходного времени совершенно своеобразный исторический роман, который только в самых общих и основных художественных принципах является гениальным возрождением и обновлением исторического романа, его классического, скоттовского типа.
Главный принцип, объединяющий Толстого и Скотта, — это народность. Толстой очень высоко ценил Мопассана и Флобера, ставя их в один ряд с Бальзаком и Стендалем, но черты, действительно определяющие его собственное творчество, почерпнуты им из классического периода буржуазного реализма. Общественное мировоззрение Толстого получило свою энергию из глубокой связи с центральными проблемами народной 'жизни, а основой его искусства является, хотя и противоречивый, но еще прогрессивный характер буржуазного общественного развития.
Роман 'Война и мир' может быть с еще большим правом назван эпопеей современной народной жизни, чем произведения Скотта и Манцони; в нем еще очевидней, что народная жизнь есть основа всей истории. В художественном изображении этой истины у Толстого есть даже полемический акцент, которого не было и не могло быть у первых классиков исторического романа. Они изображали, прежде всего, сущность общественных отношений: большие исторические события лишь венчали у них борьбу общественных тенденций. (В силу особых условий итальянской истории некоторые исторические события представляются у Манцони даже чисто-отрицательно, просто как помеха для нормальной жизни народа). Толстой ставит противоречие между протагонистами истории и живыми силами народа в центр своего творчества. Он показывает, что несознательными и неизвестными, но подлинными двигателями развития являются как раз те, кто, несмотря на все большие события, совершающиеся на переднем плане истории, продолжают вести 'нормальную', частную и эгоистическую жизнь, сознательно же действующие исторические 'герои' — это, по Толстому, только смешные марионетки.
Эта историческая концепция отражает всю силу и слабость Толстого, как художника. Личная жизнь людей, потрясаемых большими общественными событиями, но относящихся к ним только страдательно и не втянутых в активную и сознательную борьбу, изображена у Толстого с таким богатством, с такой живостью, какую вряд ли можно найти в литературе до него. Историческая конкретность мыслей и чувств, историческая правдивость особой реакции таких людей на внешние события, правдивость их поступков и переживаний-сильна необычайно, но Толстой думает, что индивидуальные человеческие стремления, действующие спонтанно,' без предвидения истинных следствий, составляют вместе взятые народную силу, которая проявляет себя также спонтанно и именно таким образом движет всю историю. И эта глубоко ложная и реакционная мысль не могла не иметь вредных, ограничивающих последствий для его творчества.
Кутузов у Толстого велик именно тем, что этот человек никогда не хочет быть ничем иным, как только исполнителем воли народа. Его интимные, личные качества великолепно, хотя очень часто и противоречиво, и парадоксально, сгруппированы вокруг этого источника его общественной силы. Популярность Кутузова в низах и его двусмысленная позиция 'в верхах' наглядно и ярко объясняются этим его характером. Фигура Кутузова в 'Войне и мире' во многих отношениях удалась прекрасно. Но, по Толстому, необходимым содержанием такого величия является пассивность, выжидание; пусть народное движение, пусть история развиваются сами по себе, не надо мешать свободному выявлению этих сил сознательным вмешательством людей!
Эта концепция 'положительного' исторического героя показывает, как далеко зашло обострение классовых противоречий, по сравнению с временами Вальтер Скотта, даже в царской России 60-х годов. Сила Толстого в том, что он недоверчиво относится к 'официальным вождям' господствующих классов, будь то реакционеры или либералы. Но его ограниченность, отражающая ограниченность крестьянского движения, состоит в том, что это исторически оправданное плебейское недоверие принимает у него форму пассивности и неверия в какое бы то ни было сознательное вмешательство в историю; как известно, Толстой отвергал и то революционно-демократическое преобразование общества, подготовка к которому началась на его глазах.
Это непонимание роли сознательного исторического действия самого народа и его подлинных представителей имело следствием также и то, что Толстой экстремистски-абстрактно отрицает какое бы то ни было историческое значение сознательных действий эксплоататорских групп. Абстрактность и преувеличенность этой критики заключается даже не в отрицании их общественного содержания, а в отрицании за ними всякого смысла вообще.
Не случайно взгляды лучших людей, изображенных в 'Войне и мире', развиваются в сторону декабризма; не случайно Толстой долгое время работал над планом романа о декабристах. Но не случайность и то, что герои 'Войны и мира' движутся по пути к декабризму, но не доходят до него, и что
