IV, Монтэнь, Иосиф Флавий и Эразм Роттердамский, — это значит, что гуманизм идет в бой против фашистского варварства, что тематика антифашистских писателей воинственна и возникла из подлинных социальных и политических запросов современности. Это очевидней всего, когда исторические романы изображают эпоху крестьянских войн (романы Густава Реглера и венгерского писателя Шандора Гергеля); однако близость к современным боям, современная обусловленность тематики сказывается и в других, на первый взгляд более далеких, исторических сюжетах. Генрих Манн, изображая борьбу за образование французской нации, так же актуален для нашего времени, как был актуален Фридрих Шиллер, создавая 'Орлеанскую деву'. В некоторых романах историческая тема — это лишь тонкий покров, за которым легко разглядеть убийственно сатирический образ гитлеровского режима ('Лже-Нерон' Фейхтвангера).
Позднее мы подойдем к сложному вопросу о тематике современного исторического романа ближе и конкретней. Но уже самая общая тематическая характеристика исторического романа немецких писателей- антифашистов показывает его резкую противоположность роману, возникшему в тот общественный период, о котором мы говорили в предыдущей части нашей работы. Основная болезнь упадочной исторической романистики — утрата чувства органической связи с прошлым — кажется полностью побежденной. Прошлое противопоставляется настоящему и сейчас, но уже не как живописно-поэтический материал — серой будничной прозе; противопоставление имеет у гуманистов социально-политическую цель: изображение прежних великих битв за свободу, великих борцов за народ должно показать современникам пути, которыми шло и должно итти человечество. Знание прошлого должно им дать мужество и утешение, цель и идеал для продолжения борьбы против ужасов фашистского гнета.
История Германии отнюдь не случайно играет в антифашистской тематике второстепенную роль[7]. Среди ряда причин, которые к этому приводят, занимает свое место подчеркнутый интернационализм антифашистских гуманистов. Борьба против националистической узости — главная тема романов Фейхтвангера. Интернационализм Генриха Манна также имеет старые и глубокие корни в немецкой истории. Как эссеист и публицист Генрих Манн всегда обращал внимание на контраст между политическими судьбами Германии и Франции и указывал на более демократическую французскую историю, как на образец для прогрессивных кругов немецкой буржуазии. В этом сказывались (может быть, неосознанные Генрихом Манном) старые демократические традиции; начиная с Берне и Гейне и кончая 'Немецко-французскими ежегодниками', этот контраст был одним из центральных идеологических пунктов борьбы за собирание немецких демократических сил. И Энгельс (в письме, содержащем критику 'Легенды о Лессинге' Франца Меринга) говорит, что последовательно прослеженный контраст? между ярким политическим развитием Франции и прерывистой, постоянно застревающей в болоте, мелочной историей Германии чрезвычайно актуален и поучителен. 'Генрих IV', роман Генриха Манна, продолжает популяризацию французской демократии в немецкой образованной среде. С точки зрения истории немецкой демократии, этот роман является современным возобновлением великих идеологических боев 30 -40-х годов прошлого столетия.
Но, конечно, подчеркнутый интернационализм — это не единственная причина, в силу которой темы из немецкой истории отступили в художественной литературе на второй план. Большое значение здесь имеет и бедность немецкой истории великими событиями. Эта бедность воспринимается современными писателями-гуманистами особенно остро, потому что они стремятся к монументальным и общенациональным образам, непосредственно связанным с главными историческими линиями прошлого; их привлекают такие темы, где борьба за гуманистические идеалы воплотилась в монументально- обобщенные, величественные формы. Это стремление сплетается с задачей найти в истории прообразы фашистского владычества, патетически разоблачающие или осмеивающие его жестокость и внутреннее ничтожество. Но для этой цели Фейхтвангер вынужден был обратиться к образу не из истории Германии, а Нерона, как Генрих Манн вынужден был избрать образ герцога де Гиза.
В антифашистском историческом романе есть черты, возвращающие этому роду литературы былую, позднее утраченную близость к жизни. Однако нельзя забывать о переходном характере современной гуманистической литературы. Мы говорили выше о пути, пройденном лучшими немецкими писателями, от шаткого либерализма Веймарской республики до нынешнего революционного демократизма. Естественно, что в литературе отражаются не только конечные результате, но и путь к их достижению, со всеми своими извилинами и неровностями.
Движение по этому пути совершается быстрее в области чисто- политической, чем в области общего и художественного мировоззрения. Великие события требуют от писателя безотлагательного определения его позиции, и многие из лучших художников, чувствуя и свою большую ответственность, и важность запросов, которые предъявляет сегодняшний день, политически развиваются чрезвычайно быстро. А быстрота развития неизбежно вызывает значительную его неравномерность. Шаг вперед — к революционному демократизму — не может сопровождаться одновременным полным пересмотром общефилософских и эстетических взглядов, связанных с прежней, политически уже превзойденной ступенью общественного развития писателя. К тому же такие крупные произведений, как исторический роман, не создаются в короткий срок, и, следовательно, их основные концепции почти всегда отражают многие из точек зрения, уже преодоленных к моменту завершения работы. То мировоззрение, которое сложилось у наиболее прогрессивных и художественно-значительных писателей-антифашистов к настоящему времени, может себе найти адэкватное выражение только в романах, создающихся сейчас. (Движение философски-эстетических взглядов, особенно ясно отражающееся в многотомных романах, мы покажем в дальнейшем изложении, анализируя отдельные произведения.)
Переходный характер антифашистского исторического романа выражается, прежде всего, в том, что революционный демократизм присутствует в нем преимущественно как требование, как задача и лишь редко воплощается в законченные образы. Есть искреннее и горячее стремление к связи с народом, убеждение в том, что народ имеет такое же решающее значение для политики, как и для искусства; но еще нет конкретного изображения самой народной жизни как основы всей истории.
Это не может не отразиться на художественной полноценности исторического романа, здесь его наименее защищенный пункт, через который в произведения гуманистов-демократов проникают литературные принципы буржуазного декаданса, продолжая, в известной мере, свое разлагающее действие.
Остановимся в этой главе только на одном (правда, чрезвычайно важном) вопросе — о богатстве вымысла, о способности писателя свободно располагать историческими фактами, характерами и положениями, не только оставаясь при этом верным исторической правде, но добиваясь яркого выявления специфических черт, особо характерных для изображаемой исторической эпохи.
Живое знание жизни народа, органическая близость к ней являются подлинными предпосылками для художественного вымысла. Писатели упадочного периода, с одной стороны, боязливо цепляются за фотографически точно воспроизводимые факты, чтобы окончательно не потерять связи с реальностью; с другой же стороны, изобретательность их направляется в область чистой субъективности, лишь формально опирающейся на единичные реалистические детали. (Для нас сейчас не имеет значения, считают ли отдельные писатели или 'школы' такую крайне субъективную фантазию явлением положительным или отрицательным.)
Вследствие этого возникает ложная дилемма. Ее хорошо выразил Альфред Деблин в своей заметке об историческом романе:
'Современный роман, и не только исторический, подвластен двум течениям, которые тянут его — одно в сторону сказки, другое — в сторону фактического сообщения. Эти течения обязаны своим происхождением не какой-нибудь эстетической атмосфере, а самой действительности, в которой мы живем. В большей или меньшей мере, все мы носим в себе склонность к обоим течениям. Но я не ошибусь, если скажу: активные, прогрессивные слои тяготеют сегодня к фактической стороне, неактивные, успокоенные и сытые — к стороне сказочной'.
Исходя из этого, Деблин следующим образом формулирует вопрос, стоящий перед историческим романом:
'Роман является объектом, на который воздействуют две тенденции: сказочные образы, т. е. максимум переработки и минимум материала, и романические образы, т. е. максимум материала и минимум переработки'.
Согласимся мы с замечаниями Деблина или нет, во всяком случае, нельзя не признать их
