начинается новый раздел европейской философии. Сверхчеловек — это реалистическая концепция, он дает смысл земле'[44].
К этим цитатам, умышленно взятым мною из различных направлений современной фашистской философии, можно было бы прибавить еще сколько угодно других такого же рода. Приведенных, думается нам, достаточно для выявления основной тенденции: Фейербаха снова 'открывают', дают ему 'справедливую оценку' как устарелому, превзойденному предшественнику 'реалистического' направления современной, философии.
Этот 'реализм' играет немаловажную роль и в фашизации литературной науки. Ясно само собой, что 'героический реализм' Ницше, генезис которого, мы набросали выше в самых общих чертах, является подготовительной ступенью к 'стальной романтике' Розенберга — Геббельса. Теория литературы и литературная практика фашистов сознательно примыкают к тем идеологическим тенденциям буржуазной литературы после 1848 года., которые мы обрисовали выше. Не случайно все фашистские теоретики, как ни расходятся они между собой в других отношениях (Адольф Бартельс, Пауль Эрнст, Глокнер и др.), единодушно прославляют этот 'серебряный век' немецкой литерату-ры, — век Келлера — Геббеля- Вагнера — Фишера.
И это вполне понятно. На традиции этого периода, на произведения Келлера — Шторма — К. Ф. Майера и др. опирается 'жизнесозидающее' направление фашистской литературы. При этом, конечно, творчество названных писателей, которые частично и всегда непоследовательно двигались от поздней романтики к реализму, подвергается у современных фашистских литераторов обратному превращению в импрессионистски подмалеванную позднюю романтику.
Другое направление современной буржуазной литературы, ориентирующееся на 'монументальность', примыкает к традициям Геббеля и Вагнера. Оба направления исходят — более или менее открыто-изучения о непознаваемости общества и движущих сил общественного развития. Вырастающий на этой основе 'реализм' может таким образом в лучшем случае быть только верным воспроизведением внешних деталей, внутренняя связь которых остается непознанной; на деле он ограничивается большей частью 'реализмом' психологического анализа, который, не проникая в действительные причины и сознательно изолируясь от них, может, разумеется, быть только псевдо-реализмом.
Для иллюстрации этого мы должны привести здесь длинную цитату из Геббеля: мы делаем это, во- первых, потому, что Геббель — один из крупнейших поэтов рассматриваемого нами периода, оказывающий к тому же решающее влияние на современную немецкую литературу (Пауль Эрнст, Вильгельм фон-Шольц и др.), а во-вторых, Геббель выражает свои мысли с гораздо большей ясностью, чем современные литераторы. Итак, вот что пишет Геббель о своих драмах 'Гигес и его кольцо' и 'Нибелунги' в письме от 23 февраля 1863 года своему другу С. Энглендеру: 'Что касается ваших сомнений насчет реализма Гигеса и Нибелунгов, то здесь, как и повсюду, я вношу реализм исключительно в психологический момент, а не в космический. Мира я не знаю, ибо хотя я сам вхожу в него составной частью, но это такая ничтожно малая часть, что отсюда нельзя сделать никакого вывода относительно его истинной сущности.
Человека же я знаю, ибо я сам человек, и хоть мне и неизвестно, как он возникает из мира, но зато я прекрасно знаю, как он, раз возникши, воздействует обратно на мир. С законами человеческой души я считаюсь поэтому самым почтительным образом; по отношению же ко всему прочему я думаю, что фантазия черпает из той глубины, из которой возник и сам мир, то есть та пестрая цепь явлений, которая существует сейчас, но которую когда-нибудь, может быть, сменит другая. И поэтому для меня Нибелунги не 'суеверие немецкой нации', как для вас, для меня это — позволяю себе здесь выражение, на которое я решаюсь только в беседе с вами, — для меня они созвездие, которое лишь случайно не сверкает вместе с другими на звездном небе… Никогда я не разрешаю себе заимствовать какой-нибудь мотив из темной области неопределенных и неопределимых сил, находящихся у меня перед глазами; я ограничиваюсь тем, что улавливаю чудесные блики и краски, проливающие новое сияние на наш действительно существующий мир, но не изменяющие его. Гигес возможен и без кольца, Нибелунги — без кожи, превратившейся в роговую оболочку, и без шапки-невидимки: подумайте, и вы сами в этом убедитесь'.
Геббель еще старается сохранить в своем мифическом мире психологический реализм. Его современные последователи так интерпретируют психологию своих героев, что она оказывается фальсифицированной с самого начала. Так, например, Вильгельм Шефер в своих полемически- программных высказываниях противополагает 'узости сознания' — 'широту подсознания'. В своем творчестве он идет по охарактеризованной выше линии Ницше — Левита — Боймлера. В искусстве, — говорит Шефер, — 'творческая воля народа создает символические образы своей жизненной сферы'. При этом, во избежание всяких недоразумений, Шефер определенно указывает на 'опасность', возникающую всякий раз, когда публика, 'слишком увлеченная духом времени, теряет чувство сферы народной жизни', то есть когда публика требует от поэта, чтобы он в той или инок форме занимался актуальными проблемами общественного развития[45]. Этот весьма типичный взгляд показывает, что творческие принципы у большинства немецких буржуазных писателей приобрели оттенок фашизма так же быстро, как и немецкая философия. Этот процесс фашизации неизбежно влечет за собой падение литературы до самого низкого идейного уровня. Писатели, сохраняющие верность буржуазии, все больше превращаются в слепые орудия фашистской пропаганды. Они берутся всерьез за 'устранение рассудка', целиком погружаются в иррационалистическую мистику и все больше отказываются от всяких попыток разобраться в содержании своей писательской работы. Однако при этом современные реакционные писатели усердно стараются выдать себя за наследников старой немецкой литературы. Мы обязаны разорвать ткань лживых измышлений, которая плетется вокруг этого вопроса. В качестве составной части в нашу борьбу за наследство входит также изучение влияния Фейербаха на немецкую литературу. Это изучение ясно показывает, как быстро шел процесс искажения и фальсификации фейербахианства, как именно слабые стороны Фейербаха обусловили это искаженное влияние великого немецкого материалиста на художественную литературу и теорию искусства.
К. Маркс и Фридрих-Теодор Фишер
I. Общий характер эксцерптов Маркса из 'Эстетики' Фишера
Занятия Маркса эстетикой Фр. Т. Фишера относятся ко второй половине пятидесятых годов (185-7- 1858). В это время его интерес к проблемам искусства был особенно живым. Важнейшая для марксистской теории литературы дискуссия о 'Зикингене' Лассаля приходится как раз на этот период, равно как и чрезвычайно важные принципиальные замечания Маркса об искусстве из оставшегося незаконченным введения к 'Критике политической экономии'. Тогда же Маркс делал выписки из 'Большого настольного словаря' Майера (издание 1840 г.), относящиеся главным образом к истории эстетики. В его переписке с Энгельсом (письма от 23 и 28 мая 1857 г.) мы находим иронические упоминания о просьбе Дана (Dana) написать статью об эстетике для американского энциклопедического словаря. Эта ирония относится, однако, лишь к требованию изложить эстетику на одной странице, а отнюдь не к занятиям самой этой темой[1].
Эксцерпты из Фишера принадлежат к той группе черновых заметок Маркса, которые содержат в себе одни только выписки, без всяких критических замечаний. Маркс явно считал Фишера одним из тех мыслителей, по отношению к которым его общая критическая позиция настолько самоочевидна, что надобности в отдельных критических замечаниях не было. Фишер — как мы подробно покажем в настоящей статье — это типичный, представитель немецкой либеральной буржуазии, типичный также и по ходу своего развития: его путь ведет от 'теоретического' республиканства, на практике вполне мирившегося с умеренным конституционализмом, к признанию бисмаркианской политики и даже к восторженному
