— Я что–нибудь пропустил? — шепнул он.
Я был бегло знаком с Сократом — парнем, который представлял собой идеальную противоположность своему начальнику Джулиусу: весельчак из весельчаков, в любую минуту готовый поразить чудной выдумкой и задорным хохотом. Но сейчас он был довольно серьезен. Я покачал головой, и оба мы принялись слушать.
— …Недавние недоразумения между нашими великими нациями разрешились, — вещал оратор, — и британцы вновь заняли подобающее им место в сердцах американских братьев.
Занавес снова колыхнулся, пропустив Таси. Ее лицо, по обыкновению, предвещало бурю.
Она тихо заговорила:
— Что это за чушь рассказывает Мэри — будто бы ты собрался в Висконсин работать на фабрике?
Воздухоплаватели внизу зашевелись, недоуменно переглядываясь.
Отвернувшись от оратора, я ответил:
— Я собирался с тобой попрощаться перед уходом.
— Ты с первого дня знакомства только и думаешь, как бы со мной распрощаться. Так ты что, всерьез?
— Всерьез, — признался я.
Взгляд темных настороженных глаз скользнул по мне.
— Ну еще бы, на фабрике тебя ждет большой успех!
— Таси, а что мне еще остается? На причалах для меня работы нет. Пока я живу дома, я обременяю мать расходами на мое содержание, и, сколько бы я ни трудился, ее доход не увеличится ни на единого постояльца. Ей выгоднее, если я освобожу комнату и она сможет ее сдать.
— Уилл Кили, ты дурак. Какое будущее у рабочего на фабрике? Продвижения не предвидится. У каждого владельца по пять сыновей — если освобождается место начальника, его найдется кому занять. И кроме того, они скупают все жилье в часе ходьбы от фабрики. Тебе придется одалживать семейные деньги, чтобы откупить у них дом. Ты будешь вкалывать годами, месяцами не попробуешь мяса, не разогнешь спины от темна до темна, станешь копить гроши в пыли под кроватью, и не надейся, что когда–нибудь накопишь столько, чтоб найти себе достойную жену. Потом хозяин объявит, что на его товар больше нет спроса, и выставит всех на улицу. Работы поблизости будет не найти, и вам придется продавать свои дома. И даже по дешевке их никто не возьмет, кроме того же хозяина фабрики. А тот купит по бросовой цене, чтобы через полгода нанять новых дурней, которые потратят свои жалкие сбережения на потерянный тобой дом.
— Таси…
— О, я так и вижу радостную толпу, встречающую тебя через пяток лет, когда ты вернешься в порт. «Глядите, — кричат все, — вот знаменитый фабричный подмастерье! Полюбуйтесь, как сверкают его серебряные пуговицы. А что за карета у него — на такой шестерке не случалось выезжать и генералу Вашингтону! Как милостиво он улыбается. На свое золото он мог бы скупить половину Нью–Йорка, но богатство ничуть не испортило его. Всякая девушка рада будет за него выйти. Сразу видно, что он отличный танцор. Они станут вышивать его профиль на кружевных накидках и класть их под подушку, засыпая. Как они вздыхают…»
Так, за обычной перепалкой, мы пропустили речь Биддла. Ее окончание было отмечено полупьяными рукоплесканиями и неуверенными смешками. Как ни странно, она, кажется, не столько польстила британцам–воздухоплавателям, сколько изумила их.
За верхним столом пожимали плечами и перешептывались — никто, видно, не готов был выступить с ответной речью. Наконец поднялся долговязый хрупкий мужчина. Старомодный напудренный парик придавал ему комичный вид, тем более что явно был одолжен у кого–то и то и дело съезжал набок.
Неловко хихикнув, оратор начал:
— Ну, я благодарю почтенного хозяина за весьма, э, необычную — черт меня возьми, прямо скажу: неслыханную речь. Две великие нации, надо же! Ну что ж, может, когда–нибудь… Но я надеюсь, что нет. Пожалуй, точнее было сказать — фантастичная речь. Я ограничусь простым изложением истории нашего перелета…
Он продолжал говорить, и если американцы потрясли британцев своей речью, то в ответ они услышали куда более ошеломляющее выступление.
Он начал с похвального слова Тобиасу Уитпэйну, всемирно известному гению, вклад которого в успех первого трансатлантического перелета сравним лишь с провидческим даром королевы Титании, выделившей средства на постройку и снаряжение воздушного корабля. «Изабелла, — заявил оратор, — уступила ей свой небесный трон музы первопроходцев и ученых».
— Уитпэйн? — недоуменно повторял я. — Королева Титания?
— С чем это ты забавляешься? — прошипела у меня над ухом Таси.
Я виновато оглянулся, но она смотрела не на меня, а на Сократа, так и оставшегося стоять рядом.
— Мэм? — с самым невинным видом отозвался тот и сунул что–то мне в руку. Я привычно, не раздумывая, спрятал это «что–то» в карман.
— Покажи, что у тебя в руках, — потребовала Таси и продолжила: — Ты почему бездельничаешь? Марш работать.
Она выпроводила Сократа и сама отправилась присмотреть за ним. Я дождался, пока оба скроются из виду, и тогда выудил из кармана игрушку.
Это было маленькое зеркальце в дешевой причудливой рамке: в таких зеркальцах цыганки–гадалки высматривают будущее, предсказывая любовь, здоровье и чертову дюжину детишек легковерным девицам. Я тоже заглянул в него.
Я увидел себя.
Я видел себя стоящим на площади перед огромным ступенчатым зиккуратом в центре Никнотецпокоатля. Наша команда, само собой, прозвала эту огромную столицу, с населением, вдвое превосходящим население Лондона, — «Гоголь–моголь». Добрый старый Фуззлтон устроился на складной табуретке, делал зарисовки и болтал, а я держал над ним украшенный бахромой зонт от солнца. Он, тощий и жеманный, выглядел поистине смехотворно, но какой это был тонкий ум!
Мы много разговаривали. Новое назначение поставило меня в странное положение — я был одновременно и учеником его, и наставником, денщиком, конфидентом и — в будущем — преемником.
— «Империя» стоит небезопасно, — говорил он, понизив голос, чтобы не подслушали охраняющие нас воины–атцеки. — С вершины зиккурата огненные стрелы могут долететь до шаров. Этот народ совсем не глуп. Они вынюхивают наши слабые места не хуже, чем мы — их. Стоит страху перед нами взять верх над преклонением перед нашим кораблем, и все мы — покойники. А капитан Винтерджадж не желает и слушать, когда я предлагаю сменить якорную стоянку.
— Но лейтенант Блакен обещал… — начал я.
— Да–да, обещал. Блакен честолюбив и вынашивает собственные планы. Мы…
Он умолк. Лицо побледнело, челюсть отвисла. Табуретка с грохотом повалилась на мостовую, а он вскрикнул:
— Смотри!
Я перевел взгляд туда, куда указывал его палец, и увидел огромную черную руку, закрывающую небо, затмевающую солнце и погружающую мир во тьму.
— Спасибо, — сказал Сократ, подмигнул мне и скрылся.
Я снова заинтересовался происходящим внизу.
Оратор — я поразился, узнав в нем того самого Фуззлтона, — закруглялся. Закончил он, высоко подняв свой бокал и громко воскликнув:
— За Америку — драгоценнейшее из владений ее величества!
При этих словах на ноги вскочили все американцы. Все руки потянулись к пустым поясам. Каждый из джентльменов нашаривал кобуру личного оружия, которое они, разумеется, оставили дома. Еще было живо немало тех, кто сражался в Войне за независимость, но, даже если бы не они, события недавней войны, пожар в Вашингтоне и блокада американских портов, едва не разорившая нас, еще свежи были у всех в
