— Нет. Пока что не скажу. Думайте!.. А я пока попридержу… Я его выдам вам в нужную минуту. Зачем бросаться хорошей мыслишкой впустую-вслепую.
Ольга: — Наша хитрая Инна!
— А я вам лучше опять про старушку, что хочет умереть в Питере. Которая подкрасила губы. И распрямилась… У заброшенного памятника. У того старого обелиска, который уже облупился, приржавел, но как-никак, а все еще стоит — вонзился… Как-никак, а воткнулся в небо!.. На обелиске?.. На обелиске написано очень просто. НАМ, БРАТЬЯМ ОРЛОВЫМ. Только и всего.
— Ого!
— Не слабо.
— Однако же были человеки! — то ли восхитился, то ли сыронизировал Артем.
— А мы, Артем, именно так и подумали: «Однако же были мужчины!..» Мы замерли. Мы онемели. Горстка женщин… И мы все распрямились. Смешно!.. Мы сами как обелиски!.. Вздернули плечи. Обморочно, до боли прямили спину. Аж голова шла и шла кругом… Орловых пятеро… Обратите внимание. Все пятеро уже давно в земле. В той самой земле, на которой мы, женщины, стояли.
Коля Угрюмцев издали на минуту поднял от рисования голову: — С-словили к-кайф.
— Да, да, Коля!.. Словили. Поимели свое!.. Всю нашу экскурсионную группу приподняло волной. Вспомнили, что мы женщины!
Ольга: — Так что старушка?.. Инна!.. Меня интересует твоя старушка.
— Старушенция, глядя вверх на заостряющийся железно-каменный столб, красила свои старческие губы… Она попросила у меня зеркальце. Да так требовательно!.. Смотрится в кругленькое маленькое зазеркальное окошечко, красит спекшиеся губочки и цедит… Санкт-Пютюрбююу-у-ург!.. Клянусь, меня дернуло током. Мне прихватило сердце…
Резкий одноразовый звонок телефона.
Ольга стремительно встала, дернулась, делает шаг к аппарату, — но не успела. Телефон смолк. Сестры смотрят друг на друга.
Тишина.
— И подумать только! — продолжает, спохватившись, Инна. — Не одна она. Все мы… Все женщины подкрасили губы. После нее. Как по сигналу. Как в комедии… Все женщины вдруг похорошели. Обычные наши женщины. Они ведь ничего не хотели от этих Орловых. Ничего реального от этих легендарных братанов… великолепных и, вполне возможно, коррумпированных… Ни-че-го!.. Только знать. Знать, что были такие мужчины.
Вольный или невольный упрек, нацеленный в современных мужчин, задевает Артема. Он уже было открыл рот, чтобы ответить…
Но снова телефон. На этот раз три или четыре звонка. Инна опять бросает неспокойный взгляд на сестру… И опять Ольга к телефону не успевает.
Звонки иссякли.
И теперь покаянно взорвался Артем:
— Инна!.. Другие времена!.. Как я могу сравнивать?!. Хоть отдаленно! хоть с самым распоследним Орловым сравнивать себя — перестроечного интеллигента, который помчался с самодоносом в ГБ…
— Самодонос, я думаю, жил всегда, — настаивает Инна. — Почему ж не сравнить?
— А потому, что они Орловы!.. Ах-ах!.. А мы даже не Воробьевы… В воробьях есть хотя бы бешенство обделенных!.. Коллективное бешенство мелких. А мы, даже когда выпьем, — скромный птичий отстойник. Мы, Инночка, если уж сравнивать, Снегиревы, а?.. годится?
Артем насмешливо прихлопнул в ладоши:
— Какая мысль!.. Сне-ги-ре-вы!
— Ага. Школьный учитель не до конца сожрал Артема Константу.
— Увы, Инночка. Сожрал. Да, да, да, я никого не подставил своим самодоносом. Я только себя… Писал для гэбистов о Водометной выставке. Униженно объяснял, что в картинах наших художников крамолы нет… Хотя возможно, кого-то и подставил нечаянно, а? я ведь приводил конкретные примеры… а как же примеры без имен?..
Ольга: — Артем. Ты уже каялся в этом.
— А я не только о себе. У профессиональных, грунтовых стукачей — работа. Зарплата. Они, Оля, хотя бы хлеб в семью… а я?.. Прислали повестку… дохлую бумажку! Сраную бумажку!.. и я побежал… со своей объяснительной. Сам на себя…
Ольга: — Артем. Нам неинтересно.
Инна: — Говори, говори, Артем.
— Спасибо, Инна…
Ольга: — Сергей Сергеич. Не открыть ли нам еще бутылку?
Но Артема не остановить:
— По сути я был стукач. Сам того не знал — и стучал. Не надо бояться красивого слова…
Батя серьезно занят, возится с пробкой. Шампанское в сильных руках изойдет, зашипит, но не выстрелит.
Заодно Батя спокойно, с хорошим знанием этих суконных дел поправляет Артема:
— Дятел.
— Не дрозд?.. Вы уверены?.. Мне знающие говорили — дрозд.
Голос Бати спокоен:
— Дятел.
Артем пускает в ход интеллект:
— Но где логика?.. Ведь дятел стучит беспрерывно, а не только в рабочие часы — от и до.
Оказывается, у Бати с интеллектом тоже в порядке.
— У настоящего самодоносного дятла, Артем Константинович, все часы рабочие.
Артем взывает к Ольге.
— Оля! Оля!.. Не молчи. Скажи хоть что-то. Мне утром уже уезжать. Я тебя… тебя хочу услышать.
Инна: — А что это мы всё о птицах?
Но Артем, кажется, боится, что вечер кончится, вот-вот ляжет ночь, а он так и не выговорился — не высказал свое… все свое!.. этой… этой вышвырнувшей его Москве…
А мысль жжет. Артему хочется итожить, говорить о том, что на наших российских стукаческих просторах только и есть две стороны одной медали — дрозд и дятел!.. Стукач-интеллектуал и стукач- работяга!.. Но кому это интересно? Он мог бы. В куда более живых и ядовитых словах.
— Оля!
— Ты, Артем, сам все сказал — каждую минуту мысленно беседуешь…
— Стучу!
— Стучишь… мысленно беседуешь с неким добреньким следователем.
— Права. В точку… Ах, как ты права, Оля!.. Самодонос — болезнь нашей интеллигенции. Самодонос не прекращается. Ни днем ни ночью… Когда устраиваются на работу. Когда пишут письма. Когда рассказывают анекдоты… Это сильнее тебя и меня. Кругом дырявые, нестойкие людишки. А самое интересное, что и днем и ночью наш интеллигент оправдывает и себя — и своего мысленного следователя, который с нами хорош… Который добр… Который нас поймет… Оля!
— Ты все замечательно сказал, Артем. Я не скажу лучше.
Инна: — Хватит… Хватит… Вы сейчас оба говорите с тем самым следователем.
Батя: — Дятел. Все часы рабочие.
