был ужасно взволнован, сказал, что жизнь его кончена и он пустит себе пулю в голову. Он негодует и одновременно испытывает ужас. Порой говорит: «И все же она меня любила» – и тут же прибавляет, что рад избавиться от этой женщины. Сказал, что если я поеду за границу, то он тут же с ней расстанется». Хобхаус в последующие дни стал свидетелем того, как «Байрон поочередно становился жертвой жалости, сожаления, любви и негодования».
В Лондоне появились различные слухи. Хобхаус, верный друг Байрона, который твердо решил «опровергать все то, что будет говорится», сообщил Байрону худшее из того, что ему удалось услышать, и его друг воспринял эти вести, «к моему удивлению, почти спокойно, бедняга». Вероятно, к тому времени чувства Байрона притупились. Однако его спокойствие было временным и наигранным. Он написал последнюю мольбу Аннабелле: «Белл, милая Белл… Мне остается добавить только очень искренне, безнадежно, что я люблю тебя, каким бы я ни был: хороший или плохой, безумный или рационально мыслящий, несчастный или радостный. Я люблю тебя и всегда буду любить, пока еще живы мои память и чувства».
Упоминание о ребенке встревожило Аннабеллу, которая приняла это за намек на то, что он может отнять дочь законным способом. 17 февраля, получив письмо Байрона, Аннабелла написала доктору Лашингтону с просьбой о встрече: «Есть вещи, которые я могу объяснить только в разговоре, необходимом для полного понимания нашего дела». 22 февраля она приехала в Лондон и с глазу на глаз беседовала с адвокатом. Совершенно ясно из слов и писем леди Байрон, что тогда она впервые призналась в своем подозрении насчет кровосмесительной связи, прибавляя слова и описание поступков Байрона, служащих подтверждением этому. Однако первое обвинение, написанное для матери Аннабеллы, содержало описание супружеских измен и жестокости, но в нем не упоминалось об инцест[19] .
Лашингтон был уверен, что без свидетельств леди Байрон будет невозможно доказать случай инцеста в суде. Однако он посоветовал добиваться развода, если возможно, через суд, где можно будет возбудить дело, основываясь на «неподобающем поведении и разговорах Байрона». Частично свидетельством в пользу инцеста станут его грубые намеки на связь с миссис Ли, сказанные для того, чтобы причинить боль жене, хотя не будет сделано попыток доказать, что инцест действительно имел место.
Однако Аннабелла во что бы то ни стало стремилась избежать публичных слушаний. По этой причине они с адвокатом старались сделать все возможное, чтобы заставить друзей убедить Байрона согласиться на развод без лишнего шума. Их усилия были удвоены, когда в последнюю неделю февраля появились упорные слухи о Байроне и миссис Ли. Именно тогда доктор Лашингтон и другие адвокаты настояли на том, чтобы Аннабелла прекратила всякую переписку с Августой. Но на это Аннабелла не могла пойти. Ее главной целью для разоблачения подозрений, которые не давали ей покоя, но которые она старалась подавить из-за доброты Августы, было приобрести, так сказать, «орудие» для этого ужасного разоблачения, чтобы вынудить Байрона согласиться на мирный развод и не позволить ему забрать ребенка (Аннабелла считала, что он хочет передать Аду Августе). Но теперь Аннабелла оказалась в сложной и запутанной ситуации. Августа обладала умением справляться с капризами своего брата, чего не могла делать его жена, и продолжала заботиться о нем, веря в его предполагаемую «болезнь», после того как Аннабелла отказалась от супружеских обязанностей. Хотя в душе Аннабеллы давно таилась ревность, она не могла забыть, чем обязана сестре Байрона. Августа защищала ее от дикого, безумного поведения мужа во время ее беременности, и Аннабелла считала, возможно ошибочно, что она обязана ей даже своей жизнью.
Когда Аннабелла наконец убедила адвокатов позволить ей переписываться с Августой, это не указывало на ее слабость, а, наоборот, означало решимость через сестру уговорить Байрона поверить в то, что Аннабелла действует по своей собственной инициативе и не выполняет чужую волю. Она убеждала Августу и Джорджа Байрона, что не вернется к мужу, «даже если отец и мать на коленях будут умолять меня сделать это». На постоянные заявления миссис Ли о том, что она не ручается за жизнь своего брата, если Аннабелла не вернется, непреклонная жена отвечала, что «ничего не может поделать и должна выполнять свой долг».
Неумолимость Аннабеллы лишь раздражала Байрона. Он говорил лорду Холланду, которого Лашингтон просил быть посредником: «Они думают напугать меня применением законных мер. Пусть идут в суд, там им будут рады». Он не хотел принимать отказа Аннабеллы через третье лицо. Байрон просил о встрече с ней, но не нашел понимания, однако продолжал слать ей нежные и трогательные письма, пытаясь пробудить в ее душе воспоминания о счастливых минутах их совместной жизни: «…если бы я не был убежден, что некая необдуманная решимость или, возможно, обещание породили эти горькие плоды, которые мы теперь вкушаем, я бы не стал больше досаждать тебе. Если бы я не любил тебя, если бы не был уверен в твоей любви, я не стал бы выносить то, что уже вынес».
Но Аннабелла, которая, по словам Элвина, «никогда не могла понять настоящего характера Байрона, видя в нем только то, что хотела видеть», продолжала искать в его письмах скрытый смысл и стремление обмануть ее даже в самых искренних мольбах. Она показывала все письма Лашингтону, описывая зловещие намерения Байрона.
Несмотря ни на что, жизнь продолжалась для Байрона, хотя даже его замечательной твердости духа не хватало на то, чтобы принимать участие в тех делах, которые его всегда занимали, – сплетничать у Меррея, обедать у Киннэрда и ходить в театр. Очевидно, по предложению Сотби он отправил нуждающемуся Кольриджу сто фунтов, хотя тот так и не закончил обещанную трагедию для театра «Друри-Лейн».
Событие, напомнившее Байрону одно из самых нежных и в то же время самых циничных романтических увлечений, побудило его обратиться к поэзии. Когда он услышал, что имя леди Фрэнсис Уэбстер скандальным образом связано с именем герцога Веллингтона, то иронично написал об этом происшествии Меррею, но потом его воспоминания о прошлом нашли отражение в стихах:
Хотя Байрон делал вид, что равнодушен к жестоким слухам, ходившим вокруг него, Хобхаус принял решение о том, что, прежде чем будут подписаны бумаги, означающие развод, он получит от самой леди Байрон обещание отказаться от своих слов. Хобхаус составил список «заявлений, предшествовавших разрыву, в которых леди Байрон отрицает жестокость, постоянное пренебрежение, бесконечные грубые измены, инцест и тому подобное», то есть все те вещи, которые были постоянно на устах у любителей сплетен[20].
Бумага, подписанная адвокатами леди Байрон и ею самой, содержала отрицание того, что ее семья распространяла порочащие Байрона слухи и что «два сообщения, упоминаемые мистером Уилмотом, кузеном Байрона и посредником Аннабеллы, не являются обвинением, которое в случае отказа от развода мирным путем будет использовано против лорда Байрона». Это заявление удовлетворило Байрона и Хобхауса, однако они не заметили, что оно было специально составлено так, чтобы Аннабелла не была вынуждена отрицать состав предъявленных обвинений, а лишь обязалась не сообщать о них в суде, и то только потому, что Лашингтон не верил в возможность их доказательства.
Аннабелла продолжала придерживаться своих «несгибаемых принципов», но происшедшее сломило ее. Мать писала ей: «Я не сомневаюсь, что ты сильно переживаешь, но иногда мне кажется, что твой ум слишком изощрен и не создан для этого мира, тебя занимают только высокие материи, а твой характер подобен твердой стали и не подходит для обыденной жизни. Мне бы так хотелось, чтобы ты стала чуть ближе к нам, обычным людям…» Это был единственный вопрос, по которому Байрон соглашался со своей тещей!
Августа также находилась на грани нервного срыва. Она хотела покинуть дом на Пикадилли-Террас, не обидев Байрона и не дав сплетникам пищу для размышлений, потому что жила в Лондоне только для того, чтобы заботиться о своем брате и сообщать о его самочувствии и настроении Аннабелле в надежде на их примирение. 16 марта она переехала в свои комнаты во дворце Сент-Джеймс, где ее друзья, близкие к королеве, предоставили в ее распоряжение придворную даму.
В течение нескольких дней настроение Байрона резко менялось, но 17 марта обе стороны пришли к согласию на законный развод, а 22-го Хобхаус нашел его «в приподнятом настроении от мысли о скорой поездке за границу». Байрона охватило беззаботное настроение. В эти суматошные мартовские дни он получил письмо, написанное женской рукой, которое вызвало его живейший интерес. Письмо было не похоже на другие, присланные сентиментальной Элизой или дюжинами других женщин, которые облекали
