Глаза Иоанна чуть не вылезли из орбит — но, видимо, больше от изумления, нежели от злости.
— Ты это взаправду? Воскрешал мертвых?
— А также исцелял недужных, — прибавил я.
Иоанн схватил меня за рубаху и притянул к себе так, словно пытался прочесть мои мысли.
— Ты ведь не лжешь, правда? — Он перевел взгляд на Джошуа: — Он не лжет, да?
Джош покачал головой:
— Думаю, что нет.
Иоанн отпустил меня, протяжно выдохнул и снова сел на землю. В его глазах, набухших слезами, поблескивало пламя. Он смотрел в пустоту перед собой.
— У меня гора с плеч. Я уже просто не знал, что делать. Я не умею быть Мессией.
— Я тоже, — сказал Джошуа.
— Эх, я надеюсь, ты и впрямь можешь мертвых воскрешать, — сказал Иоанн. — Потому что мою матушку это просто прикончит.
Следующие три дня мы шли с Иоанном — сквозь Самарию, в Иудею и наконец в Святой город. К счастью, рек или ручьев по дороге попадалось немного, поэтому крещения удалось свести к минимуму. Настрой у Иоанна был правильный — он действительно хотел избавить наш народ от грехов. Просто никто не верил, что Господь возложит ответственность за это на тринадцатилетнего мальчишку. Чтобы Иоанн был счастлив, мы с Джошем позволяли ему крестить наших младших в каждом водоеме по пути — то есть до тех пор, пока сестренка Джоша Мириам не расчихалась и Джошу не пришлось совершать экстренное исцеление.
— Ты и вправду можешь исцелять! — воскликнул Иоанн.
— Да ладно, насморк — пустяки, — сказал Джошуа. — Капелька соплей — фигня перед силой Господа.
— А ты… не попробуешь на мне? — спросил Иоанн, задрал свою хламиду и оголил причинные, сплошь покрытые болячками и зеленоватой коростой.
— Прикройся, прошу тебя, прикройся! — завопил я. — Опусти рубаху и сейчас же отойди!
— Какая гадость, — сказал Джошуа.
— Я что — нечист? У отца я спрашивать боялся, а к фарисею пойти не могу, поскольку у меня самого отец священник. Наверное, это оттого, что я в воде все время стою. Можешь меня исцелить?
(Тут я должен сказать, что именно тогда младшая сестренка Джошуа Мириам, судя по всему, впервые увидела причинное место мужчины. В то время ей было всего шесть лет, но зрелище настолько ее перепугало, что она так никогда и не вышла замуж. Последнее, что о ней известно: Мириам остригла волосы, надела мужскую одежду и переехала на греческий остров Лесбос. Но все это случилось намного позже.)
— Давай, Джош, — сказал я. — Возложи на недуг свои длани и исцели его.
Джошуа пасмурно глянул на меня и перевел взгляд на брата своего Иоанна. Теперь в его глазах читалось только сострадание.
— У моей мамы есть бальзам, можешь намазаться, — предложил он. — Давай поглядим сначала, подействует он или нет.
— Я уже пробовал бальзам, — хмуро ответил Иоанн.
— Этого я и боялся, — сказал Джошуа.
— А натирать оливковым маслом не пробовал? — спросил я. — Вылечить, наверное, не вылечит, но хоть отвлечешься.
— Шмяк, я тебя умоляю. Иоанн недужен.
— Извини. Джошуа сказал:
— Иди сюда, Иоанн.
— Господи-исусе, Джошуа, — вмешался я. — Ты же не собираешься его трогать, а? Он нечист. Пусть идет к прокаженным.
Джошуа возложил руки на голову Иоанна, и глаза Крестителя закатились. Я подумал, что он сейчас упадет, и он покачнулся, однако остался на ногах.
— Отец, ты послал этого отрока уготовлять путь. Так пусть же он телом своим будет чист так же, как духом.
Джошуа отпустил троюродного брата и шагнул на-, зад. Иоанн открыл глаза и улыбнулся.
— Я исцелен! — вдруг завопил он. — Меня исцелили. Он начал было приподнимать хламиду, но я поймал его за руку:
— Не стоит, мы поверим тебе на слово. Креститель рухнул на колени и распростерся перед Джошуа, ткнувшись физиономией ему в ступни.
— Ты поистине Мессия. Прости меня, что я сомневался. Весть о твоей святости я разнесу по всей земле.
— Э-э, как-нибудь потом, только не сейчас, — сказал Джошуа.
Не поднимаясь, Иоанн схватил Джоша за лодыжки.
— Не сейчас?
— Мы пытаемся держать это в секрете, — сказал я. Джош потрепал троюродного брата по макушке.
— Да, лучше пока об исцелении никому не рассказывать, Иоанн.
— Но почему?
— Нам еще пару вещей нужно выяснить до того, как Джош начнет быть Мессией, — сказал я.
— Каких? — не унимался Иоанн. Казалось, он снова готов расплакаться.
— Ну, например, где Джошуа потерял свою судьбу и позволено ли ему… э-э… творить мерзости с женщинами.
— Если с женщиной, это не мерзость, — поправил меня Джош.
— Нет?
— Не-а. Овцы, козы, да любое животное возьми — это мерзость. А с женщиной — тут что-то совсем другое.
— А если с женщиной и козой одновременно — это что? — спросил Иоанн.
— В Дамаске это пять шекелей, — сказал я. — А если захочешь им помочь — шесть.
Джошуа двинул меня в плечо.
— Извини. Бородатый анекдот. — Я ухмыльнулся. — Не смог удержаться.
Иоанн закрыл глаза и потер виски так яростно, словно пытался выдавить из черепа какое-то понимание.
— Так ты, значит, не хочешь, чтобы люди знали о твоей силе, потому что не понимаешь, сможешь возлечь с женщиной или нет?
— Ну да. А кроме того, я понятия не имею, как быть Мессией, — ответил Джош.
— Ага, и это тоже, — добавил я.
— Надо спросить у Гиллеля, — сказал Иоанн. — Отец говорит, он мудрейший из священников.
—
— Но ведь это запрещено. В палату с ковчегом только священник может входить.
— М-да, задачка нам предстоит еще та, — сказал я.
Город напоминал огромную чашу, до краев наполненную паломниками, которых затем выплеснули в бурливое море остального человечества. Когда мы пришли, все мужчины уже выстроились до самых Дамасских ворот, ожидая очереди принести своих агнцев на заклание в Храм. Весь город окутало чадом — целых десять тысяч жрецов Храма забивали ягнят и жгли на алтаре их кровь и жир. Повсюду горели очаги: женщины готовили баранину. В воздухе висела хмарь — восторг и ужас миллионной толпы и примерно такого же стада. Гнилое дыхание, пот и моча воняли на полуденной жаре, в ней мешались блеянье ягнят, рев верблюдов, детский плач, женские завывания, рокот невообразимого множества голосов: воздух загустел от звуков, запахов, Господа Бога и самой истории. Вот здесь Авраам услышал слово Божье о том, что народ его станет избранным, здесь иудеи освободились из египетского плена, здесь
