— Стало быть, ты собираешься идти в Антиохию, предполагая, что там кто-нибудь вспомнит человека, вроде бы жившего где-то на севере тринадцать лет назад?
— Не просто человека — волхва, — ответила Мария. — Богатого эфиопа. Как ты думаешь, их там сколько?
— Их там может вообще не оказаться — ты об этом подумала? Он уже умереть мог. Переехать в другой город.
— В таком случае, я ведь все равно уже буду в Антиохии, — сказал Джошуа. — И оттуда пройду по Шелковому пути и разыщу остальных.
Я ушам своим не поверил.
— Ты ж не один туда пойдешь.
— Один, разумеется.
— Но, Джош, ты беззащитен в этом мире. Ты ведь , только Назарет и знаешь, а тут люди нищие и глупые.
Не принимай на свой счет, Мария. Ты будешь, как… э-э… агнец среди волков. Тебе нужен я. Кому-то же надо за тобой присматривать.
— А что ты такого можешь, чего я не умею? На латыни говоришь ужасно, на греческом с большим трудом, а на иврите — с акцентом.
— Ну да. А если к тебе по дороге в Антиохию подойдет незнакомый человек и спросит, сколько у тебя с собой денег, ты ему что ответишь?
— В зависимости от того, сколько у меня с собой денег.
— Нет тут никакой зависимости. У тебя даже на корку хлеба не хватит. И вообще ты бедный побирушка.
— Но это же неправда.
— Вот именно.
Мария приобняла сына за плечи:
— Он дело говорит, Джошуа.
Джош наморщил лоб, словно задумался, но я точно знал — он рад слышать, что я хочу пойти с ним.
— Когда выходим?
— Когда, Мэгги говорила, у нее свадьба?
— Через месяц.
— Значит, до нее. Я не хочу тут быть, когда это случится.
— Я тоже, — сказал Джошуа.
Поэтому следующие несколько недель мы готовились к путешествию. Мой отец решил, что я совсем спятил, а мать явственно обрадовалась, что в доме освободится хоть немного места. Кроме того, все были довольны, что собирать деньги на невесту мне придется не сразу.
— Так сколько тебя не будет? — спросила мать.
— Не знаю. До Антиохии идти вообще-то не так долго, но бог весть сколько мы там пробудем. Потом пойдем по Шелковому пути, а это, наверное, длинная дорога. Не видел я, чтоб у нас тут поблизости шелка росли.
— Так возьми шерстяную тунику — вдруг холодно? Вот и все мамино напутствие. Ни «Зачем ты идешь?», ни «Чего ищешь?». Просто: «Возьми шерстяную тунику». Вот же господи… Отец поддержал меня больше.
— Я могу дать немного денег на дорогу, или можем купить тебе осла.
— Наверное, деньгами лучше. Осел нас двоих не снесет.
— А кого это вы там искать собрались?
— Волхвов, похоже.
— А с волхвами вам нужно поговорить зачем?
— Затем, что Джош хочет понять, как ему быть Мессией.
— А, ну да. И ты веришь, что Джош — Мессия?
— Да, но это не главное. Главное — он мой друг. Не могу же я его бросить.
— А если он не Мессия? Что, если вы найдете этих своих волхвов и они тебе скажут, что никакой он не особенный, а просто обычный парнишка?
— Ну, в таком случае ведь я ему там еще сильнее понадоблюсь, правда?
Отец рассмеялся:
— Да уж наверняка. Главное — возвращайся, Левий, и не забудь привести обратно своего друга Мессию. Теперь на Песах придется три места за столом оставлять. Одно для Илии, одно для моего потерянного сына, и одно — для его кореша Мессии.
— Только не сажай Джоша рядом с Илией. Если эти парни заведутся на религию, никому от них покоя не будет.
И случилось так, что лишь за четыре дня до свадьбы Мэгги мы Джошем смирились с тем, что одному из нас придется сказать ей: мы уходим. Спорили мы весь день, но выпало мне. Я видел, как Джошуа давил в себе такие страхи, что и взрослый вряд ли выдержит, но нести плохую новость Мэгги было ему не под силу. Я взял эту задачу на себя и притом постарался, чтобы у Джоша сохранились остатки достоинства:
— Ссыкло!
— Ну как я могу ей сказать, что мне больно видеть, как она выходит за эту жабу?
— Во-первых, подобным сравнением ты оскорбляешь всех жаб повсеместно, а во-вторых, почему ты считаешь, что мне это сделать легче?
— Потому что ты круче.
— Ой, вот только этого не надо, а? Кувыркаться тут и думать, что я не замечу, как ты мной манипулируешь? Она обязательно расплачется. А я терпеть не могу, когда она плачет.
— Я знаю, — сказал Джош. — Мне тоже больно. Очень. — И он возложил руку мне на голову, и я почувствовал себя лучше и гораздо сильнее.
— Только не пробуй на мне эту свою абракадабру, «Сын Божий». Ты все равно ссыкло.
— Если так, то пусть так оно и будет. Так и запишем.
Ну вот, Джош. Вот и записали. (Странно, слово «ссыкло» на этом языке — то же самое, что и в моем родном арамейском. Как будто слово ждало меня две тысячи лет, чтобы я смог его тут записать. Странно.)
Мэгги занималась постирушкой на площади с кучкой других теток. Внимание я привлек, запрыгнув на плечи своего дружбана Варфоломея, который злорадно обнажался, к вящему зрительскому удовольствию жен назарейских. Неуловимым кивком я показал Мэгги, что нам нужно встретиться наедине за ближайшей рощицей финиковых пальм.
— Вон за теми пальмами? — крикнула Мэгги.
— Ага, — ответил я.
— И дурачка с собой приведешь?
— Не-а.
— Ладно, — сказала она, отдала стирку младшей сестренке и резво поскакала к рощице.
Я удивился: свадьба так близка, а она еще и улыбается. Мэгги обняла меня, и я почувствовал, как все лицо мне залило краской, — не знаю, от стыда или от любви. Как будто между ними есть разница.
— Ну что ж, у тебя хорошее настроение, — сказал я.
— А с чего ему плохим быть? Я перед свадьбой их всех гоняю в хвост и в гриву. Кстати, о свадьбе. А что вы мне подарите? Дарите что-нибудь получше, чтоб выходить замуж не так обидно было.
Она так радовалась, и в голосе ее звенели музыка и смех. Чистая Мэгги. Но мне пришлось отвернуться.
— Эй, я же пошутила, — сказала она. — Не надо мне ничего дарить.
— Мы уходим, Мэгги. Нас не будет у тебя на свадьбе. Она схватила меня за плечо и развернула лицом к себе.
— Уходите? Вы с Джошуа? Вообще уходите?
