небес прогромыхал голос:
— Сей есть Сын Мой, и Я им очень доволен.
И так же молниеносно дух испарился. Но у собравшихся на берегу отпали челюсти, и долго еще люди не сводили с небес изумленных взоров.
Тогда Иоанн быстро опамятовался, вспомнил, чем занимается, и вытащил Джоша из-под воды. Джошуа проморгался, отплевался, посмотрел на отвесившую челюсти толпу и рек им:
— Чего?
— Не, Джош, голос так и сказал: «Сей есть Сын Мой, и Я им очень доволен».
Джошуа потряс головой и куснул утреннюю акриду.
— Ну что он — не мог подождать, пока я вынырну? Ты уверен, что это был отец?
— Голос похож.
Новенький взглянул на меня, и я пожал плечами. На самом деле голос был, как у Джеймса Эрла Джоунза[9], но в то время я еще этого не знал.
— Ну все, — сказал Джошуа. — Ухожу в пустыню, как Моисей, — на сорок дней и сорок ночей. — И Джош встал и зашагал в пустыню. — Отсюда и впредь буду поститься, пока не услышу чего-нибудь от отца. Это была моя последняя акрида.
— Вот мне бы так, — произнес новенький.
Едва Джошуа скрылся из виду, я кинулся к своей яме и собрал котомку. Путь до Вифании занял полдня, и еще час я расспрашивал, как пройти к дому Иаакана, видного фарисея и члена Синедриона. Дом этот был сложен из золотистого известняка — им отделано пjл-Иерусалима, — а просторный двор окружала высокая стена. Иаакан в жизни преуспел, мудила. В таком доме свободно разместился бы десяток наза-ретских семей. Я заплатил паре слепых мужиков по шекелю, чтобы они постояли у стены, пока я взберусь по их плечам наверх.
— Сколько тут, он сказал?
— Говорит, шекель.
— Не похож он на шекель.
— Парни, хватит уже свои шекели щупать. Стойте спокойно, чтоб я отсюда не сверзился.
Я глянул за стену: под навесом в тенечке с маленькой прялкой сидела Мэгги. Она за эти годы изменилась — стала чувственнее, лучистее. Не девочка, но женщина. Я был ошеломлен. Наверное, я ждал разочарования, считал, что время и моя любовь вылепили воспоминание, которому настоящая женщина никогда не сможет соответствовать. Затем я подумал: разочарование, видимо, еще впереди. Она замужем за богачом, а этого человека я раньше держал за хама и болвана. В моей памяти Мэгги навсегда осталась душевной, мужественной, остроумной. Интересно, сохранились все эти черты за столько лет с Иааканом? Я покачнулся — страх или плохое равновесие, не знаю, но я ухватился за стену, чтобы не упасть, и порезался. По всему гребню торчали острые черепки каких-то горшков.
— Ай, ч-черт.
— Шмяк? — спросила Мэгги, посмотрев мне прямо в глаза, не успел я скатиться с плеч двух слепцов.
Я едва поднялся на ноги, когда Мэгги выскочила из-за угла и налетела на меня — всем фронтом своей женской сущности, на полной скорости, губами вперед. Она целовала меня так крепко и жестко, что я глотал кровь со своих треснувших губ, и это было прекрасно. Пахла Мэгги точно так же — корицей, лимоном, девичьим потом, — и чувствовал я ее гораздо лучше, чем все это время позволяла память. Когда же наконец она ослабила объятья и чуточку отстранилась, в ее глазах стояли слезы. В моих — тоже.
— Он умер? — спросил один слепец.
— Не думаю. Вроде еще дышит.
— А пахнуть лучше стал.
— Шмяк, у тебя и лицо очистилось, — сказала Мэгги. — Так ты меня узнала? Даже с бородой и всем остальным?
— Сначала сомневалась, но все равно рискнула вот так напрыгнуть, а потом признала тебя вот по этому. — И она показала на мою рубаху, торчавшую спереди шатром. А затем схватила меня за эту предательскую тварь, вместе с рубахой и всем остальным, и потащила к калитке в стене. — Заходи. Надолго не получится, но хоть что-то наверстаем. У тебя все в порядке? — Мэгги обернулась через плечо и сдавила меня покрепче.
— Да, да, я просто пытаюсь придумать метафору.
— Он там наверху бабу себе раздобыл, — услышал я сзади голос слепца постарше.
— Ага, я слышал, как она упала. Поддержи меня чутка, я тоже пошарю.
Во дворе, с Мэгги, за чашкой вина я спросил:
— Так на самом деле ты меня не узнала, правда?
— Узнала, конечно. Я так никогда раньше не поступала. Надеюсь только, никто не заметил. За такое женщин до сих пор побивают камнями.
— Я знаю. Ох, Мэгги, мне столько всего нужно тебе рассказать…
Она взяла меня за руку:
— Это я знаю. — И посмотрела мне в глаза, и мимо них, и ее голубые глаза искали чего-то за мной.
— У него все хорошо, — наконец произнес я. — Он ушел в пустыню поститься и ждать весточки от Господа.
Мэгги улыбнулась. В уголках ее рта запеклось немного моей крови. А может, вина.
— Так он вернется домой, чтобы стать Мессией?
— Да. Но не думай про него, как все остальные.
— Остальные думают, что Мессией может оказаться Иоанн.
— Иоанн… Он…
— Сильно злит Ирода, — пришла мне на выручку Мэгги.
— Знаю.
— И вы с Джошем все равно останетесь с Иоанном?
— Надеюсь, что нет. Мне хочется, чтобы Джошуа ушел. Я просто должен утащить его подальше от Иоанна, чтобы разобраться, что к чему. Может, с этим постом…
Железный запор на калитке дрогнул, загрохотал, потом затряслась вся калитка. Когда мы вошли, Мэгги предусмотрительно ее заперла. С той стороны кто-то чертыхнулся. Иаакан, очевидно, не справлялся с ключом.
Мэгги встала и дернула меня за собой.
— Слушай, в следующем месяце мы с Марфой идем в Кану на свадьбу — через неделю после Праздника кущей. Иаакан не сможет — у него заседание Синедриона или что-то вроде. Приходи в Кану. И Джошуа приведи.
— Постараюсь.
Она подбежала к стене и подставила сцепленные стременем руки.
— Полезай. — Но, Мэгги…
— Не хлюздить. На руки — на плечи — и на ту сторону. Осторожно — на стене черепки.
И я послушался — одну ногу в стремя, другую Мэгги на плечо, и через стену, не успел Иаакан выломать калитку.
— Поймал одну! — воскликнул слепец постарше, когда я сверзился на них.
— Придержи ее, я щас засажу.
Я сидел на валуне и ждал, когда Джошуа вернется из пустыни. Он вышел, я протянул ему навстречу руки, и он рухнул. Я едва успел его поймать и осторожно опустил на камень. Ему хватило ума обмазать все неприкрытые участки тела жидкой грязью, — вероятно, мешал пыль с собственной мочой, чтобы не сгореть, однако на лбу в нескольких местах грязь отсохла, и кожа там сошла до мяса. Руки стали тоненькими, как у маленькой девочки, и широкие рукава плавно обтекали кости.
— Ты как?
Он кивнул. Я протянул ему курдюк с водой, который держал в тени, чтоб не нагревался. Джош пил экономными глоточками, постепенно приходя в себя.
— Акриду? — Я протянул ему зажатую в пальцах хрусткую казнь египетскую.
